Берлинское кольцо
Шрифт:
Опуститься в кресло оказалось трудно. И не потому, что он отвык от мягкого плюша, от пружин и подлокотников — он тронул ласкающей рукой глубокий ворс, и пальцы вспомнили прошлое — покой и тишину, а потому, что это было последнее. Последнее в жизни.
Он сел и посмотрел на стол. Стол был ближе всего — полированный с золотистыми прожилками в доске. И чернильный прибор: задымленная временем бронза. Какая-то фигурка с поднятым над головой цветком, будто протянутым к штурмбанфюреру. Не к Саиду.
— Ораниенбург… — растянул мечтательно слово Дитрих. — Откуда вы взяли это название? Придумать его
Саид стал гладить плюш на подлокотнике, трогал его осторожно. Он думал о сказанном сейчас гестаповцем.
— Нет, я не спрашиваю вас, — предупредил желание Исламбека ответить Дитрих. — Я спрашиваю себя… Значит, все-таки это правда: вам дали задание нащупать секретный объект. Я называю его так потому, что уверен в вашем молчании. Уверен… — Дитрих уже перешагивал через Исламбека, уходил вперед. А там впереди, в будущем, уже не было унтерштурмфюрера. Не было вовсе.
Сколько раз с ним прощались, сколько раз он сам с собой прощался. Сердце в состоянии привыкнуть к расставанию, должно, во всяком случае. А оно не привыкает. Протестует, бьется тревожно, отчаянно, объятое леденящим холодом. Исламбек пытается успокоить его: «Это не последнее прощание. Это лишь испытание. Очередная проверка. Она закончится. Не сейчас, не сегодня, и возможно, не завтра. Будет продолжаться долго… Но не без конца».
— Мы должны были расстаться с вами еще весной, — продолжал рассуждать Дитрих. Именно рассуждать. Саид не чувствовал себя участником разговора. — И не расстались лишь потому, что я не поверил вам. А мне надо было поверить. Две первые недели были критическими для моей убежденности: Ораниенбург случайное слово. Никакого задания нет, простая провокация. Но почему назван именно Ораниенбург? Почему? Я сделал все, чтобы уличить вас. И не для собственного удовлетворения, не для возмездия — это ведь очень легко — вычеркнуть унтерштурмфюрера. Я боялся собственной ошибки: а что, если действительно вы ищете Ораниенбург. Что тогда? Я проверил вас, превратил вашу версию в реальность. Мои опасения подтвердились — вы лгали. Вы все лгали, и в отношении Ораниенбурга… И знаете, когда я убедился в этом? Не знаете, конечно… Когда убили Исламбека!
— Убили?! — вздрогнул Саид и стиснул пальцами подлокотник.
— Вас это удивляет, — не то спросил, не то утвердил штурмбанфюрер.
— В некоторой степени… — признался Саид.
— Какой же другой исход могла иметь эта история?
Вопрос был сложный, и решить его, не зная подробностей дела, никто не мог. Исламбек лишь предполагал, что гестапо проверяет его как английского агента, но что оно прибегло к фальсификации его смерти — не догадывался.
— Могли искать настоящего Исламбека, — высказал он неуверенно пришедшую на ум мысль.
— Иначе говоря, вас?
— Да.
— Искали… — Дитрих постепенно загорался, и первая искорка уже мелькнула в глазах.
— В гестапо? — съехидничал Саид.
— Вы способны шутить, мой дорогой пленник. Исламбек находился на названном, вами втором километре Берлинер ринга.
— Двойник?
— Можно назвать его и двойником.
— Хотел бы я видеть его лицо.
Мелькнуло еще несколько искорок. А потом целый хоровод заплясал в глазах майора.
— Попытаюсь доставить вам это удовольствие…
Дитрих
— Как вы находите?
Маленький квадрат едва не выскользнул из грубых пальцев гестаповца, и Саид поторопился подхватить его. Секунду перед ним возникало что-то расплывчатое, потом он разглядел хмурое лицо с усиками над припухлой верхней губой и вьющиеся волосы. Все незнакомое. Никогда ему не приходилось встречать подобный облик — ни дома, ни здесь.
— Не узнали?
— Нет.
— Странно, а это настоящий Исламбек.
Метель искр последний раз взметнулась в зрачках Дитриха и застыла. Майор выставил свой неожиданный козырь и ждал, чем ответит арестованный.
Саид понял гестаповца по-своему.
— Грубая подделка.
— Нет, милый мой унтерштурмфюрер. Это действительно племянник Мустафы Чокаева. По крови.
Довод таил опасность для Исламбека, он разоблачал унтерштурмфюрера. Перед ним можно было спасовать. А можно было и отвергнуть его.
— Почему вы решили, господин штурмбанфюрер, что моих друзей интересует состав крови?
Покой, напряженный, доведенный до предела, стыл в глазах Дитриха.
— Их вообще ничего не интересовало, — утвердил он.
— Зачем же они его убили?
Покой оборвался, снова заплясали искры — Дитрих торжествовал: ему удалось заманить собеседника в лабиринт с ловушкой.
— Они его не убивали… Да, да. Не захотели далее глянуть на вашего Исламбека, ибо для них он не существовал. Никогда.
Саид почувствовал себя в тупике, наткнулся на стену.
— Но вы же сказали — убит?
— Совершенно верно.
Это был порог ловушки, к которой подвел Саида гестаповец. Вход один и последний. Поэтому Саид промолчал: пусть Дитрих идет первым. И Дитрих пошел.
— Убит… туркестанцами.
Неожиданность! Ошеломляющая неожиданность. Устоять нет никакой возможности, надо или идти следом за гестаповцем или сопротивляться. Действовать и действовать молниеносно, иначе Дитрих возведет над своим хитрым сооружением крышу и замкнет под ней Исламбека.
Оба — Саид и гестаповец — замерли. Саид вогнал ногти в плюш, словно ввинтил их до самого дерева и не чувствует боли, а штурмбанфюрер распластал ладонь на столе — большую, как лапа медведя, пока она недвижима, но пройдет секунда, вторая, третья, и Дитрих поднимет ее, согнет пальцы и ударит средним по толстой папке, почти пустой и поэтому звонкой. Сигнал к наступлению. Еще и еще удар. Барабанный бой. Саид знает эти звуки. Они пронизывают череп, отдаются в мозгу. Мучают…
— Вы упустили Национальный комитет, господин штурмбанфюрер, — тихо, но твердо произносит Исламбек.
Пальцы не поднимаются — Дитриху не до них. Что сказал арестованный? Дом на Ноенбургерштрассе, там находится Туркестанский национальный комитет. Какое отношение к событиям на Берлинер ринге имеют несчастные эмигранты и перебежчики?
— Яснее!
— Против провокаций выдвинут заслон из туркестанцев. Вас разоружают, господин штурмбанфюрер.