Берлинское кольцо

Арбенов Эдуард

Скуластый показал ему на стул в углу, у камина, а сам устроился в кресле, предварительно придвинутом к столу. Носатый в это время разглядывал что-то за окном. Разглядывал и неторопливо стягивал с себя китель.

Он, носатый, сказал:

— Мы все знаем о вас… и незачем жевать резину.

Сам он не жевал резину и тем не походил на стандартных американских офицеров.

Слова носатого перепел явившийся вслед за Ольшером двадцатипятилетний — он кончил умываться, но еще не успел вытереться, и полотенце

старательно двигалось по его розовой шее.

— Всех будут судить, — добавил от себя переводчик. — И — капут! — Жестом он изобразил веревку, поднимающуюся от горла вверх. Изобразил без улыбки, на полном серьезе.

— Заткнись! — бросил ему носатый. Это переводчик, конечно, не перевел, но Ольшер уловил смысл сказанного, так как двадцатипятилетний досадливо поджал губы.

— Мы все знаем, — повторил носатый, — даже то, что вы вербовали людей для нападения на наши стратегические пункты…

— И за это по головке не погладят, — добавил от себя переводчик очень мрачным тоном. Ему доставляло удовольствие пугать пленного.

Ольшер попытался объяснить:

— Я работал на Восток. Моя должность обязывала заниматься делами Туркестана. Видимо, вы не все знаете обо мне…

Носатый, наконец, снял китель, освободился от ворота и рукавов и повесил его любовно на спинку стула.

— Все знаем, — отверг он возражения Ольшера, и не только отверг, но и утвердил сказанное вначале. — Абсолютно все. Даже то, что ваша жена и сын находятся в Аахене и интересуются судьбой своего папеньки. Между прочим, следует подумать о них и о их будущем, господин гауптштурмфюрер…

— Я думал… Это и привело меня сюда.

Переводчик не преминул вставить свое слово, как и прежде, злое и грубое:

— Вас привезли!

Ольшер не обратил внимание на колкость. Он был озабочен самой сутью разговора, который велся слишком странно и пугал капитана.

— Пакет у вас? — спросил он носатого.

— Какой пакет?

Опять игра! Тактические комбинации разведчиков уже начали раздражать Ольшера.

— Вы же все, абсолютно все знаете! — вернул он чужую издевку носатому.

— Ах, пакет?! — изобразил равнодушие носатый. Рука его потянулась к бутылке коньяка, что стояла откупоренной и отпитой на стопке старых газет. И сделал это не из желания подогреть себя, просто подчеркнул пустячность разговора. — Пакет у нас. Где ему еще быть!

— Тогда зачем эта комедия! — с обидой сказал Ольшер. — Перечислите документы, переданные вам, и я установлю их подлинность.

Тревога уже покинула гауптштурмфюрера. Он успокоился, даже улыбнулся мысленно: «Слава тебе, господи. Спасен!»

Носатый нетвердой, пляшущей рукой слил в стакан коньяк и такими же нетвердыми губами стал тянуть его, роняя на рубашку золотисто-бурые капли.

— Перечислим, покажем… — пробормотал он, высосав остаток

и кисло морщась. — Все в свое время!

— Налей ему! — сухо потребовал скуластый.

Носатый поискал чистый стакан, не нашел, налил в свои, так же неуверенно, как и прежде, но без щедрости, и протянул капитану.

— Пейте!

Ольшеру не хотелось пить. Не хотелось туманить мозг, и потом он боялся — в лагере кормили плохо, организм ослаб, с одного глотка можно спьянеть.

Скуластый через газету, которую он все еще держал в руках, посмотрел на эсэсовца, на его очки, поблескивающие притуманенным золотом и чистым стеклом, но глаз не увидел. Маленькие и бледно-голубые, они терялись за этими бликами света. Не увидел, и потому не смог понять — что думает и что переживает пленник. А ему нужно было понять. Он решил увеличить дозу горечи, предназначенную для эсэсовца. Сказал холодно, до того холодно, что Ольшер съежился:

— А пакет не ваш…

Этого Ольшер не ожидал. Обокрали! Самым бессовестным образом!

— Все-таки пейте! — предложил скуластый и откинул свои огромные, прямые плечи на спинку кресла, и теперь уже не через газету, а открыв целиком Ольшера, принялся изучать его.

Что оставалось делать гауптштурмфюреру? Пить! Хотя следовало отбросить стакан, да что отбросить, швырнуть в лицо нечестным игрокам — так не поступают с партнером. Если взяли — платите! Но когда за твоей спиной ничего нет, кроме лагеря и неумолимо приближающегося суда, изображать оскорбленного смешно. Глупо.

— Нет… Вы шутите… — забегал глазами по лицам офицеров Ольшер. — Шутите! Там оттиски пальцев… В левом углу…

— Много оттисков, — добавил холода скуластый.

— Но первые — мои!

Носатый помог товарищу добить Ольшера:

— Теперь уже ничего не разберешь… К тому же за пакет заплачено. В свое время…

— Я выпью… — попросил Ольшер.

Носатый едва приметно усмехнулся — он был доволен произведенным эффектом.

— Да, конечно… Коньяк довольно приличный, не то что ваш «вайнбранд»…

Ольшер поднес ко рту стакан. Острый запах коньяка ударил в голову и разлился там туманной слабостью, кружением каким-то. Лицо гауптштурмфюрера сделалось синевато-белым, даже губы и те посветлели.

— Да пейте же, черт возьми! — крикнул досадливо скуластый.

Ольшер заставил себя проглотить дурманящую влагу. Сумел вернуть стакан носатому и даже благодарно кивнуть. Потом он облизал губы и сказал устало:

— Как же так… Как же так, господа!

— Вот так, — утвердил скуластый. — За пакет уплачено.

Огонь побежал по телу Ольшера, стремительно побежал, опаляя и бодря, ломая все естественное и понятное. В этом горячем круговороте трудно было сохранить ясность мысли. Но капитан все же успел выразить логическое: