Берлинское кольцо
Шрифт:
— Так вот, унтерштурмфюрер был молод и мог не появиться, а его марки остались бы у меня. Но он появился… Тайно… — Фельске наконец закурил и, затянувшись, пребывал минуту в мире блаженства, знакомого лишь истому курильщику. Короткий срок минул, хозяин вернулся к нам помолодевшим и веселым: — Тайно… Ха-ха! Эти мудрецы из гестапо думали, что они хитрее всех…
— Не гестапо, — поправила тоном цензора фрау Кнехель. — Из управления СС.
— Матильда лучше меня разбирается в этих названиях… Мудрецы из управления СС полагали, что все люди без глаз и ушей. Возможно, это так, но мы с Матильдой привыкли присматриваться и прислушиваться: у нас все-таки гаштетт и он требует
Сто марок придется все-таки отрабатывать, решил я. И на этот раз не ошибся. Через десять дней в гаштетт явился сам лейтенант… Явился и попросил кофе. Самого горячего.
Я забыл сказать, что господин гауптштурмфюрер предупредил меня относительно этого самого кофе:
— Если войдет посетитель и попросит горячего кофе… Очень горячего, значит, это — он, ваш постоялец. И еще извинится, что у него нет с собой денег. Вы потребуете документы. На фотографии, приклеенной к удостоверению, будет такое же лицо. — Капитан еще раз показал мне карточку унтерштурмфюрера: он хотел, чтобы я хорошо запомнил ее.
Я запомнил, и когда вошел в бар лейтенант, сразу узнал его…
— Ты забыл сказать, — вошла в свою роль корректора фрау Матильда, — что в тот вечер шел сильный дождь, а когда приезжал господин гауптштурмфюрер, было ясно и светила луна.
— Табак не так силен, чтобы восстановить в памяти каждое слово, ты держишь его в сыром месте, — заметил Фельске, однако тут же прибег к помощи своей трубки и глубоко затянулся.
Мы сочли возможным задать вопрос словоохотливому хозяину.
— Когда примерно это произошло?
— Вас интересует час или день?
— День.
— Я не могу назвать число, хотя оно и было чем-то знаменательным… — Фельске задумался. — Нет, нет, табак не слишком крепок, — укоризненно произнес он, но затянулся еще раз.
— Хватит, Томас!
— Почему хватит, если я еще не все вспомнил, — несмело запротестовал Фельске. — Что-то произошло в тот день…
— Мы получили извещение о смерти брата Карла, — без каких-либо эмоций восстановила печальную дату фрау Матильда.
— Боже мой! Как мог я забыть, — хлопнул себя по колену хозяин. — Брат Карл! Он погиб в октябре сорок третьего года… Какая светлая голова у Матильды! Что бы я делал без нее…
— Не стони! — прервала мужа фрау Фельске. — Господ не интересует брат Карл… Рассказывай, что было в тот вечер! И перестань курить…
Приказ подействовал, Фельске вынул изо рта трубку и приглушил тлеющий табак пальцем, как это делают курильщики во всех частях света. Глаза поднялись на жену — в них была обида и даже возмущение: слишком деспотично фрау Кнехель, — когда Фельске испытывал недовольство женой, он называл ее по фамилии тестя — Кнехель, —
— В тот вечер я окончательно убедился, что сто марок мне не подарены гауптштурмфюрером и их придется отрабатывать. Матильда подала лейтенанту кофе… — Нет, мы его не кипятили, это же был условный знак, — а я просмотрел документы молодого человека. Первый раз в жизни мне пришлось держать в руках книжечку со свастикой на обложке. Удостоверение подтверждало, что предъявитель его унтерштурмфюрер СС и инструктор каких-то специальных курсов. Почему-то у меня дрожали руки, когда я возвращал книжицу своему постояльцу. Между прочим, у него тоже дрожали руки — это я заметил. И сам он был бледный как смерть…
— Он был в крови, — вставила фрау Матильда. — Брюки на коленях порваны, и сапоги оцарапаны чем-то острым…
— Да, да, — кивнул Фельске. — Кровь, дыры на брюках… Но нас это не интересовало, мы помнили предупреждение капитана. Я лишь сказал лейтенанту: пройдите к себе в комнату, она свободна. Умыться можно здесь, за кухней… Когда он встал и пошел, правая нога его припадала. Ушиб, бедняга, или в него стреляли. Впрочем, выстрела мы не слышали…
Исчезновение человека на Берлинском кольце не произвело впечатления на коменданта «Специальных курсов особого назначения — Ораниенбург», хотя два часа назад он отправил его по наряду начальника лагеря и сам лично усадил в машину, идущую на военный аэродром. Комендант выслушал донесение оберштурмфюрера, переданное по телефону, кивнул дежурному, чтобы тот соединил его с Главным управлением СС, через десять минут продиктовал шифровку в отдел и на этом закончил свою миссию.
С Моммзенштрассе из Главного управления СС к месту происшествия выехал всего один человек — начальник «Тюркостштелле» гауптштурмфюрер Рейнгольд Ольшер. Почти до утра его «мерседес» носился по Берлинер рингу и вернулся весь облепленный грязью и травой. Водитель долго обмывал лимузин после этого путешествия и поставил его на отдых лишь в полдень. Вечером, как только стемнело, Ольшер снова отправился на кольцевую трассу. На этот раз он вернулся в полночь и машина была в довольно приличном состоянии. Сам гауптштурмфюрер немного нервничал, но, судя по мягкому тону, которым он произнес свое обычное: «Машина мне понадобится утром», настроение у капитана было хорошее и поездкой он остался доволен.
На третий день, только на третий, в Берлине появилось сообщение о побеге государственного преступника, агента английской разведывательной службы. За поимку предлагалось вознаграждение в три тысячи марок. Давались сведения о его внешности, манерах, перечислялись особые приметы. К ним, в частности, относились вьющиеся волосы, тонкая стрелка усов над припухлой верхней губой, удлиненная мочка правого уха. Не много для опознания человека, одетого в военную форму, такую обычную для тех лет. К тому же форму офицера СС. Кто станет присматриваться к обладателю знака на правой петлице кителя, сам вид которого вызывает страх у цивильного немца.
Видимо, поэтому в первую неделю после побега в полицию не поступило ни одного сигнала. Не побеспокоили дежурного и в следующие семь дней, если не считать лепета какой-то полоумной старухи, интересовавшейся, действует ли еще пункт извещения, предусматривающий выплату трех тысяч марок за обнаружение беглеца. Когда дежурный подтвердил, что действует, старуха пообещала внимательно присмотреться к одному молодому человеку, ежедневно проходящему мимо ее окон и строящему гримасы собачке, сидящей на подоконнике.