Бермудский Робинзон
Шрифт:
Зажженного клешнями Сатаны,
Пожарища великого сожжения,
Тобою созданного берега Земли?
1992
"Столице!"
Златокудрая столица – Москва!
Великолепие!
Вонючим потом верблюжьих улиц
Украшено сегодня твое бессмертие.
В твои бы руки, сканью шитые,
Звериный оскал зажать!
Лихое человечество!
Видишь? Опять Арбат неделю небритый
С
Плевками закисла булыжников улица,
– Снимай всех каменных!
Могучее племя…
Кого бы еще сожрать? Давайте поищем,
А кто вон тот рыжий?
Уж не внебрачный ли потомок гения?
Прут косяками газетные в рамках:
– Пожалуйста, факс, а вот еще телекс!
Желаете? Завтра аукцион!
Кипит валюта, как бурный Терек.
Заныл синячок:
– Компресс бы из водочки…
Покруче доллара в ликующем рынке!
– Кушать просят кооперативные лодочки,
мне бы еще, если можно, пожалуйста,
баночку кильки…
Высосал день грохот проспектов,
Вечер ссутулился. В кабак бы,
что ли?
А потом и в бордель на всю ночь с любою.
Деревянненьких этак за море!
Эх, может, дать объявление
Любителям группового секса?
Тьфу ты!
Снова язык погряз в междометьях,
С какой-то бранью про «это» место!
Хотите? Кораблик бумажный
Пущу по Москве-реке из трещины сердца
Или нет, лучше заржу, как чумная кобыла
Объевшись беляного сенца…
А в воскресенье встану чуть свет,
Плевать, что не похмелившись
Поспеть бы к заутрене, взяв с собою грехов
мешков шесть,
И с преданным видом Отцу помолившись,
Забросить удочку в пивную банку,
Обнюхав под селедкой какую-либо прессу
Дури курнуть и зависнуть в туман
Бисквитного тортика из прогнившего теста.
1992
"Вроде письма"
Вроде письма
Сказать тебе, но что? Что сердцем
выпит день,
Унылый, серый, хмурый и печальный,
Сказать, что ждал и то, что жду сейчас,
Искусанный тоскою привокзальной.
Нелепо, правда? Глупо и смешно,
Сжевал и выплюнул мою надежду случай.
Я помню ливень хохотал в раскрытое окно,
Злой радостью дождинок мучив душу.
Ушла ты безответно, безвозвратно,
Забыв на столике любви немую розу,
Оставив пустоту и сигаретный дым,
В котором
Спросить тебя, о чем? С кем ты теперь
и где?
Хотя уже все это в общем-то неважно.
Я выпью за двоих граненую печаль,
И, закусив соленым
огурцом воспоминанья,
Желаньем счастья преисполню мрак души:
«Всех благ тебе, мой нежный
друг, вчерашний!»
Когда-нибудь вдруг вспомнив обо мне,
Ты скажешь: «Он был поэтом, честным,
настоящим!»
1992
Октябрьская скучность
(Преамбула и сущность)
Преамбула
Пусть слякоть и дождь, пусть холод и ветер,
Пусть мокрым плечом навалившийся
вечер …
Пусть туманность ресниц от все
жравшей возни
Рвут на части бегущей рекламы огни.
От зачерствевших дум тех, что злобой
застыв …
От множимой пытки полуденной ноши
Одна безысходность – в кабацкий залив,
В гавань крепких напитков якоря
свои брошу.
Сущность
В прозрачной полутьме в кисель
размякших лиц,
Где пьяный шум речей на
сигаретных стержнях,
Окутанный чумой лосиновых цариц,
Я окунал свой взгляд, искав
знакомых прежних…
Кто сердцем одинок, тот до костей знаком
С немой печалью глаз лоснящихся
от водки.
Когда в душе червяк, а в горле терпкий ком,
Грусть тает лишь на миг в бокале
или стопке.
Я дик и чужд для публики столов,
И слишком пресн для грубого веселья
Мне тесен и убог мир сорванных голов —
Пустые дни пустого наслажденья.
Мне вымерена жизнь в страниц
густую даль,
Безмолвно гаснущих на пепельнице быта.
Как падающих звезд, всегда немного жаль,
Растрескавшихся строк под
грубостью гранита.
Кто – не поспел умом, кто —
восприятием прост,
Кто – просто ко всему в
спокойном равнодушии…
Есть сгустки слов таких, что не дано понять,
Их нужно чувствовать, закрыв глаза и уши!
За твердью острых фраз, громоздких
и крутых,
За монолитом навороченных сравнений
Сокрыта мякоть чувств, как слабой
птицы крик
Скрывает шум листвы в час
тягостных падений…
И вот – я здесь, чтоб пить и пить тоску,
Укутав взор табачным едким дымом.