Берсеркер

Саберхаген Фред

Какая разница, что каждый из восьмидесяти предшественников Набура уже увековечил свой облик?

Наместник внезапно развернулся, взметнув полы своего простого белого одеяния, и успел заметить неодобрение, отразившееся на лице Белама.

Своим сердитым тенорком, который уже лет сорок производил впечатление старческого голоса, Наместник сообщил:

— Когда статуя будет готова, мы установим ее на Главной Площади города, дабы величие нашего служения и нашей личности еще более возвысилось в глазах народа!

— Да, мой Наместник, — ответил Белам абсолютно ровным тоном.

Он уже несколько десятков лет был Защитником Веры и Князем Храма. Он имел возможность наблюдать сменявших друг друга наместников вблизи и потому не страшился взрывов наместничьего гнева.

Набур счел нужным пояснить:

— Белам, нам следует добиваться, чтобы народ чтил нас больше, чем прежде! Это необходимо! Неверные и еретики раздирают на части мир, доверенный Господом нашим заботам!

Последнюю фразу он почти выкрикнул — видно было, что она исторгнута из глубины души.

— Наместник, я твердо верю, что наши молитвы и наши армии еще могут одержать победу...

— Одержать победу? — Наместник состроил саркастическую гримасу. — Да, конечно! Когда-нибудь! Но сейчас, Белам, сейчас наш Священный Храм страдает и истекает кровью, и мы... — Голос Наместника внезапно сорвался. — На наших плечах лежит великая ноша, Белам. Великая и тяжкая! Этого не понять, пока не взойдешь на трон.

Белам склонился в глубоком, почтительном поклоне. Почтение было искренним.

Наместник снова устремился через всю комнату. Полы его одеяния развевались. На этот раз он подошел к заваленному бумагами столу и выдернул из кучи памфлет, уже жеваный и порванный, как будто его не раз комкали в кулаке и швыряли в стену.

Белам прекрасно знал, что это за памфлет. «Он-то и является одной из причин — если не главной причиной — сегодняшнего скандала», — подумал он с привычной холодной логикой богослова. Хотя по сравнению со всем прочим этот памфлет — просто мелкая колючка. Но, видно, именно эта колючка особенно больно уязвила тщеславие Набура.

Набур потряс у него перед носом измятой книжицей в бумажной обложке.

— Поскольку вы, Белам, были в отсутствии, мы еще не имели возможности обсудить с вами этот... это... это коварное богохульство мессира Винченто! Этот так называемый «Диалог о движении приливов»! Вы его читали?

— Я...

— Этому несчастному нет никакого дела до приливов! Цель этого памфлета — еще раз обнародовать свои фантазии, от которых за милю несет ересью! Он до сих пор цепляется за дурацкую идею о том, что твердая земля у нас под ногами — не более чем пылинка, кружащаяся вокруг солнца. Но ему и этого мало!

Теперь Белам нахмурился, действительно озадаченный:

— Что же еще, мой Наместник?

Набур пошел на него, пылая гневом, точно это сам Защитник написал злосчастный памфлет.

— Что еще? Я вам скажу, что еще! Аргументы в этой мерзкой книжонке представлены в виде спора между тремя людьми. И автор, Винченто, сделал одного из спорящих — того, кто отстаивает традиционные взгляды, а потому обозван «простоватым» и «обделенным разумением», — так вот, в его облике этот нечестивец изобразил нас самих!

— Мой Наместник!

Набур энергично кивнул:

— Вот именно! В уста этого

так называемого простака вложены наши собственные слова!

Белам недоверчиво покачал головой:

— Во время своих многочисленных диспутов Винченто не раз давал волю языку. Многочисленных? Нет, я бы скорее сказал, постоянных! Но я убежден, что он ни в речах, ни в своем памфлете не намеревался проявлять непочтения ни к вашей персоне, ни к вашему священному служению.

— Мне лучше знать, что он намеревался! — почти выкрикнул Наместник Набур. А потом самый чтимый — а возможно, и самый ненавидимый — человек в мире, а возможно, также и наиболее отягченный тем, что он называл своей богом данной ношей, — застонал и, точно капризный ребенок, рухнул в кресло.

Надменность, конечно, никуда не делась, но капризное выражение скоро исчезло. Раздражение рассеялось, и на смену ему явились обычные спокойствие и рассудительность.

— Белам...

— Да, мой Наместник?

— Успели ли вы изучить этот памфлет во время своего путешествия? Я знаю, что он уже разошелся по всей стране.

Белам кивнул.

— Тогда скажите нам, что вы думаете по этому поводу.

— Мой Наместник, я теолог, а не натурфилософ. А потому я посоветовался с астрономами и прочими учеными, и они подтвердили мое мнение по этому вопросу. Содержащиеся в этом памфлете рассуждения Винченто по поводу приливов не доказывают его теорий, относящихся к движению небесных тел, и даже не слишком точны в том, что касается самих приливов.

— Он считает нас всех дураками и думает, что трескучие слова оглушат нас настолько, что мы примем его фальшивую логику! И даже не догадаемся, что над нами попросту издеваются!

Наместник встал, постоял, тяжело вздохнул и снова опустился в кресло.

Белам предпочел не обращать внимания на предположение, что целью памфлета была лишь святотатственная насмешка. Сам он в это не поверил ни на секунду. Настоящая причина куда важнее.

— Возможно, Наместник припомнит, что несколько лет тому назад я отправил Винченто письмо, в котором рассматривались его рассуждения об идее гелиоцентрической вселенной. Тогда, как и теперь, подобные теории вызвали у меня беспокойство, прежде всего как у Защитника.

— Гм-гм... Мы очень хорошо помним тот случай... На самом деле, мессир Винченто уже был вызван на суд по поводу того, что своим памфлетом он нарушил ваш тогдашний запрет... Белам, напомните-ка мне точную формулировку вашего предупреждения.

Белам ненадолго задумался, потом четко произнес:

— Я писал ему, что математики вольны производить любые расчеты относительно перемещения небесных тел и прочих природных явлений и предавать гласности результаты своих исследований — до тех пор, пока все это не выходит за рамки гипотез. Но утверждать, что Солнце на самом деле расположено в центре Вселенной и что земной шар на самом деле вращается с запада на восток, одновременно каждый год совершая полный оборот вокруг Солнца, — это совсем другое дело. Подобные утверждения следует считать весьма опасными, поскольку они, хотя и не содержат прямой ереси, тем не менее вредят вере, ибо противоречат Священному Писанию.