Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия [СИ]
Шрифт:
Носители желаний полностью управлялись ими. Рабы-роботы, с сосательным рефлексом, с предстательной железой, желающей массажа, с комплексами разрушения, уничтожения, унижения. Но только не созидания. Чистые холёные самки рабов сверкали свежестью грязи желания со всех мониторов, на каждом углу мегаполиса. Это возбуждало самцов работать на других самцов, которые тоже работали, и тоже, возможно на самцов, но может и на самок, а может и на бесполых существ. Которые тоже иногда мелькали на мониторах, являя собою
Замкнутое кольцо отторжения, неединения, озлобления, самоуничтожения, перверсий и страстей изгибалось и дрожало от возбуждения, готовое выплеснуть свою сперму куда угодно, где угодно и в кого угодно.
Цивилизация продолжала своё развитие.
Конвертоплан взмыл в воздух и унёс в даль беглецов, бывших, наверное, сумасшедшими.
Две общались на ночном морском берегу.
Его горящие глаза приблизились к ней.
— Послушай, не стоит принимать так близко к сердцу то, что я сказал.
— Ты не любишь меня.
— Да, не люблю. Но я вообще никого не люблю.
— Никого, это значит меня.
— Я не могу любить. Я не способен на это. Но я могу говорить правду.
— Лучше бы ты соврал. — Она заплакала.
Ночь звеняще перебирала рассыпанными звёздами. Стрекотали цикады. В воздухе плавали мигающие фонари светлячков. Они стояли на берегу заброшенного пляжа в Гагре. Городе, обросшем войнами.
— Послушай, — прошептала она. — Давай забудем то, что ты сказал. Забудем, и всё. Не надо меня любить. Зато я люблю за двоих. За тебя и за себя.
— Я же тебе сказал, что не могу врать.
— А ты… скажи мне, пожалуйста, неправду…
Она прижалась к его груди и невидяще глядела на лёгкий ночной прибой.
— Я умру, — сказал он.
— Я знаю, — всхлипнула она.
— Не надо думать обо мне.
— Я постараюсь.
— Я тебя будут дети, будет семья.
— Это не важно.
— У тебя будет память о нас.
Она сильней прижалась к нему.
— Возьми меня с собой, — прошептала она еле слышно. Он не ответил.
— Возьми меня с собой, — повторила она одними губами.
Море тихо наползало шелестящим одеялом и, вздохнув, откатывалось назад. Возьми меня с собой…
Двое знали что делать.
Небольшая бухта, окруженная лесной поляной с цветущими незабудками, ранним утром сверкала лазурью своей поверхности, застывшей как волшебное зеркало. Кругом стояли сосны. Утреннее небо ещё не пылало раскалённостью раннего лета, а спускало прохладу утренних часов.
— Здесь, — сказал первый и воткнул лопату в землю.
— Здесь, так здесь, — ответил второй, и устало упал в траву.
Копали минут сорок, тяжело дыша и выбрасывая комья земли из всё более
— Всё, — сказал первый. — Я думаю достаточно.
— Достаточно, так достаточно, — ответил второй и прислонился к стволу развесистой катальпы, затесавшейся между сосен. Поднял глаза к небу, где плыл ястреб.
Два портфеля и одна сумка полетели в глубину вырытой воронки. Первый обыскал карманы, вытащил мобильный телефон, ключи от машины, документы, и всё кинул в яму. Второй сделал то же самое и кинул в яму даже джинсы, оставшись в спортивных шортах. Первый аккуратно снял костюм, уложил его в пакет и опустил в глубину тайника.
Принялись молча закапывать. За десять минут зашвыряли яму и разровняли поверхность.
Устало сели на траву возле куста эхинацеи. Молча смотрели на море и на разгоравшийся восход.
— Искупаемся? — предложил первый.
— Давай, — ответил второй. — Почему бы и нет?
Они зашли в морскую воду, покалывавшую тёплой волной. Немного постояли, глядя на горизонт, пылающий своей линией в предвкушении рождения солнца.
— Хороша водичка, — сказал первый.
— Прелесть, — ответил второй. — Я не был в море лет десять.
Зашли глубже и медленно поплыли вперёд.
— Я всю жизнь мечтал совершить кругосветное путешествие, — сказал первый. — Всю жизнь. А сорок лет просидел за книгами, пытаясь там что-то найти.
— То же самое, — ответил второй. — Только у меня вариант похуже. Я нашел. Нашел маленькую теорему Ферми и решил её. Считалось, она не имеет решения. Не надо было мне её решать. — Второй погрузился с головой. Вынырнул и с брызгами выдохнул воздух. Добавил:
— Ия подсел на это. На Ничто.
— Я понимаю тебя, — ответил первый. — После защиты второй диссертации, я почувствовал, что в жизни происходит что-то не то. После третьей у меня уже не проходила депрессия.
Неожиданно прямо перед пловцами вынырнула пара летучих рыб и, пролетев метров двадцать, нырнула обратно в море.
— Видишь, — сказал первый, — какие умные твари. Они понимают прелесть кратковременности.
— Я это понял только недавно.
— А я давно, что ещё хуже.
Молча плыли брассом минут пять. Огненный край солнца уже взошел над водой.
— Когда мне было четыре года, я считал, сколько мне осталось жить, — сказал первый. — Я от ста отнял четыре и получил девяносто шесть. Это была вечность. Мне мама сказала, что человек живёт сто лет. И я поверил. Она мне только не говорила, что живёт он лишь в мечтах. А в жизни он пытается удержаться в воздухе, как та рыба, любыми способами, но без всякого смысла.
— Да, смысл, это проблема, — ответил второй. — Но без смысла вообще всё теряет смысл. Которого и не было.