Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
Уловив эти оглушительные слова, ошарашенный Марцино постарался слиться с замшелым изваянием какого-то купца, за которым прятался, и весь обратился в слух. Шотландец скрестил руки на груди, в упор глядя на монаха. Тот задумчиво вынул четки, и худые пальцы забегали по косточкам.
– Юноша, вы, вероятно, недавно были ранены. После ранений и контузий случаются самые необычные видения и прочие странности. Это не беда, со временем это проходит. Я буду молиться о вас. А теперь благоволите дать мне дорогу, я спешу.
Но Мак-Рорк только усмехнулся:
–
Марцино, вжавшийся в холодный камень, увидел, как монах слегка вскинул голову – похоже, наглец все же сумел его разозлить. А плечи Мак-Рорка вдруг напряглись, словно перед дракой.
– Черт бы меня подрал!.. – протянул он. – Да я просто олух! Как же я вас сразу не узнал! Любезный брат Ачиль! Благочестивый мастер кнута, ножа и бутылки!
Эти слова окончательно сдернули с монаха флер его философской невозмутимости. Оскалившись, он двинулся прямо на новобранца, и Марцино на миг показалось, что сейчас произойдет что-то по-настоящему ужасное…
– Вот черт… – пробормотал он, подбираясь. А монах, тараном идя на шотландца, проговорил что-то, чего солдат не расслышал. Но Мак-Рорк, не сводя взгляда с доминиканца, попятился назад. Они остановились у стены, так близко от Марцино, что тот задержал дыхание. Теперь монах встал прямо перед Годелотом и угрожающе уставился на него блеклыми глазами.
– И что же, мальчуган? – понизив голос, вопросил он с холодной издевкой. – Ты побежишь жаловаться? Куда же? В святейшую инквизицию? Или, может, полковнику?
Мак-Рорк оскалился.
– А отчего же нет? – тем же тоном парировал он.
Но доминиканец шагнул ближе, и в его голосе зазвучала почти ласковая снисходительность:
– Кому ты врешь, дурень? Твой дружок у меня в кармане. Да и за тебя заступиться некому. Полковником он меня пугает… Да Орсо сам в цветных снах видит голову твоего прощелыги-приятеля на фаянсовом блюде. Повзрослей уже, олух. Гамальяно не жить. Он загнан в угол и окружен предателями, вольными и невольными. Ты бы сейчас о своей шее пекся, а не в солдатики играл.
Годелот резко и хрипло вдохнул, молниеносно выхватил кинжал и рванулся к доминиканцу. Марцино не понял, как все было дальше, и позже уже, пожалуй, не сумел бы толком пересказать. Он увидел лишь, как монах тоже выпростал из складок рясы длинный нож. А потом ноги будто сами вынесли солдата из укрытия, а клинок сам вылетел из ножен.
– Мак-Рорк, дурень! – услышал Марцино собственный крик. – Берегись!
Монах обернулся на вопль, и солдат поймал короткий взгляд, полный ледяного бешенства. Затем нож исчез, точно снова растворившись в черном сукне, и доминиканец тенью метнулся назад, исчезая в сумрачном провале переулка.
Оказавшись нос к носу с ошеломленным Годелотом, Марцино ощутил, как
Пока все эти мысли вертелись в голове солдата, словно сор, затягиваемый в сточную канаву, Мак-Рорк отмер и откашлялся:
– Марцино? Какого черта…
Однако тот уже взял себя в руки и оглушительно заорал, выплескивая на шотландца злость пополам со страхом:
– Вот именно, едрить тебя в ребро! Какого черта? За каким лешим ты полез к этому ублюдку сначала с беседами, а потом с кинжалом?!
– Не твое дело! – рявкнул Годелот, но тут же осекся и добавил не в пример более мирно: – Марцино, зачем ты ввязался? Этот ублюдок – настоящий аспид. У меня с ним свои счеты. А ты сам говорил, у тебя семья.
Солдат хмуро огрызнулся:
– Зачем ввязался… Я, может, не Дюваль, но тоже не даром у герцогини хлеб жую. Как видишь, с двоими бодаться кишка у твоего аспида тонка.
Мак-Рорк тяжело вздохнул, пряча кинжал:
– Марцино, откуда ты взялся-то? Как из-под земли вылез.
Этого вопроса солдат уже ждал и ответил вполне естественно:
– Так к жене ходил, утром же еще сказал. Моя зазноба кровей не барских, здесь, в Каннареджо, и живет. К мосту возвращался – фу-ты ну-ты, знакомую ругань слышу. Пусть в особняке мы по-всякому ладим, но против чужих все один за другого стеной стоим.
Шотландец хмуро покачал головой – ему явно уже было неловко за свою вспышку.
– Прости, Марцино, – нехотя сказал он. – Спасибо. Не ожидал. И вот еще. Не знаю, что ты из нашего разговора услышал, только…
Но солдат вскинул обе ладони:
– А вот тут, Мак-Рорк, уволь! Мне чужих бед не надобно, у меня и свои водятся, не заложишь, не продашь. И знаешь, приятель, это тебя Фарро чин по чину отпустил. А я самовольно из особняка деру дал, деньги нужно было жене срочно снести. Так что давай-ка все по чести. Не виделись мы, порознь вышли – порознь и придем.
Годелот кивнул:
– Можешь на меня положиться.
Они разошлись прямо там, в переулке. И если Марцино шагал к мосту, настойчиво убеждая себя, что Мак-Рорк болтать не станет и ему самому ни к чему, то Годелот покидал Каннареджо, неся в груди многопудовый камень.
Брат Ачиль стремительно шагал по переулку. Ярость перекипала через край, иглами впивалась в мозг, заставляя монаха до онемения стискивать кулаки. Бесценное время уходило, чертов шотландский паскудник задержал его на те самые важнейшие полчаса, когда Гамальяно должен был явиться в госпиталь. А сейчас стрелка башенных часов, видневшихся из-за изломов крыш, неумолимо ползла к девяти, еще четверть часа, и Гамальяно может опередить его, ускользнув. Тогда придется целую неделю ждать, покуда тот снова придет к послушнице. А за это время глупая курица, написавшая пылкий и патетический донос, может испортить дело какой-нибудь бессмысленной выходкой.