Бесчувственные. Бонус

Дэн Виталина

– Нет, Валя.

– Работаешь? – резко перевел тему.

Кто-кто, а этот парень всегда и в любом состоянии был далеко не глуп. Не любитель задавать лишних вопросов, желая с места в карьер переходить сразу к делу.

– О,

да… – устало протянула. – Но я ее люблю, – приподняла уголки губ вверх. – Работу. Оказалось, что есть то, что может меня поглотить с головой.

– Расскажешь? – вскинул бровь, прищурив левый глаз.

– Директриса в детдоме.

Обескураженный свист напротив и округлившиеся пешки* (глаза).

– Дети… Дети, Валя, это единственное, на что стоит тратить свое время. На нуждающихся детей, потерявшихся в этой жизни, как когда-то в свою очередь и мы. Помочь заблудшим людям найти свою дорогу. И, возможно, не натворить всех тех дел, которые натворили мы. Может, тогда будет в этом мире меньше подонков.

Валентин на мою тираду нехорошо сощурил глаза, заиграл желваками и отвернулся в сторону бара, где счастливо гудела молодежь.

– А ты… – кинула ему встречный вопрос. – Ты не меньше моего изменился. Ты чист. Видно невооруженным взглядом…

– Но это не означает, что у меня больше нет порока, – с резкостью прервал меня. – Он все тот же, Чича. И он все также цепко держит меня за горло.

– Но ведь получается, ты чист не месяц, не два…

– Три

года, семь месяцев, пять дней и, – глумливо перевел взгляд на наручные часы, – и десять часов. Это болезнь. Она не отпускает. Продолжается. Только иначе. Это как твое болото… трясина. Только мое… мое… для меня оно не такое жуткое… для меня днями оно бывает самозабвенное, желанное. Я до сих пор еще так и не понял, существует ли спасение от этой болячки.

– Нужно время. Ты уже сделал большой шаг вперед. Ты живешь, Валя. Ты – человек, – осторожно в успокаивающем жесте прикоснулась к его руке, лежащей поверх стола.

– И какая цена? Отец умер. Мать перенесла два инсульта. И даже тогда не сразу понял. И этого еще было недостаточно. Мне бы тогда только ширнуться, а там – море по колено. Где-то после двух своих клинических смертей начал въезжать, что пора соскакивать. Предлагали банчить, затягивали обратно всеми путями, но с этим если рвать, то до конца. Со всеми. Вот так в свои двадцать три в один прекрасный день проснулся и понял, что а рядом-то и никого, кроме матери, нет. Ни друзей, ни близкого любимого человека, ни отца, который растил и еще лет шесть вытаскивал меня из такого дерьма, ни своей крыши над головой. Ни-че-го, – брезгливо скривился, на время показывая, какого мнения о себе.

Конец ознакомительного фрагмента.