Беседы о доме, о Москве, об Иерусалиме
Шрифт:
Знаешь, я всегда чрезвычайно осторожна в определениях такого рода вещей. Поэтому никогда не формулирую: "прежняя земная жизнь", "память рода"… а может быть, это одно и то же? Да и не наше, писательское, это дело – формулировать. Мы показываем картинки, а что из этих картинок выуживают читатели – это уже работа воображения. Человеческую личность создает чувственная сфера, весь опыт нашей жизни. К тому же, огромную роль играет в этом генный материал поколений нашего рода, – тот груз, который прибавляется с жизнью каждого следующего поколения.
В молодости я была уверена в своей штучности, исключительности. С годами все чаше замечаю
А как уж это назвать – перевоплощением или генетическим ходом – разве это важно? Важно другое: длинная дорога тысячелетий, которая тянется за моим народом, пыль наших дорог, прах наших надежд, груз наших великих свершений. Не исключено, что в конце концов мы ступаем в следы собственных шагов, которые оставили там и тут в прошлых жизнях. Во всяком случае, я была уверена в этом, когда ходила по мостовым города моих предков, – Толедо.
А есть у тебя любимая тема в жизни и в работе?
Конечно. Самая моя любимая тема в жизни – это путешествия. Я готова ехать куда угодно, зачем угодно, на какой угодно срок. 'Что любопытно, – свои деловые поездки я совершенно не воспринимаю как путешествия. Если в такой поездке попадаю в Вашингтон или Нью-Йорк, Берлин или Гамбург и мне говорят: "Как, вы не были еще в таком-то музее? А не хотите ли туда пойти? А может, поедем, погуляем в таком-то парке?" Я, если это возможно, уклоняюсь…
В таких моих концертных скачках у меня чудовищная нагрузка, чудовищное расписание. Я не могу воспринимать это как удовольствие.
Совсем другое дело – свободные странствия, которые в моей жизни неразделимо связаны с мужем – он удивительно подходит мне в качестве попутчика. Это ведь тоже большое счастье. Как художник, он обладает способностью воспринимать любой незнакомый город, любую незнакомую среду через какое-то визуальное чувствование: свет, рассеянный в воздухе, неповторимый в каждом другом месте, архитектура пространства, облик людей, ширина или, наоборот, теснота улиц.
Я всегда возвращаюсь нагруженная благословенным "медом впечатлений", который можно долго хранить в записных книжках, как мед столетиями хранится в кувшине, и с ним ничего не случается. Вот это то, что – я уверена – точно сохранится в моей жизни, – прекрасным, ярким, как фрески в Равенне, как фаюмские портреты, как фильмы Феллини. Это и есть тот "праздник, который всегда с тобой".
То есть путешествия – это то, ради чего стоит жить?
То, ради чего стоит жить, продавать книги, покупать книги, писать книги… Это гигантский импульс к жизни – не только к творчеству, но и к жизни вообще. Потому что с возрастом у меня с этим делом неважно, – с импульсом к жизни. Ко многому привыкаешь, и к жизни привыкаешь – она надоедает. Все ситуации повторяемы. И этот сюжет, и тот, и третий – все это уже было.
Ново только одно – путешествие.
Поставив последнюю точку в этой беседе с писателем, я уже было собралась отправлять материал в редакцию, но вдруг что-то меня остановило. Что-то подсказывало мне, что я уже где-то читала у Дины ее мнение о путешествиях, но, кажется, иное. Перелистав несколько книг, я нашла то, что искала – эссе "Я –
"А у меня еще и характер "оседлый". Даже мысль о скором отъезде приводит меня в страшное раздражение. Когда я уезжаю, а потом возвращаюсь, я долго привыкаю к собственному дому, долго вспоминаю – куда подевала нужные бумаги и вещи… Почему-то любой отъезд, любая, даже краткосрочная, отлучка у меня – "прервалась связь времен".
Вот уж истинно: "Маска, я тебя не знаю".
Размышляла о Дине Рубиной Элла Митина
…В мире нет места нежности
Дина, по словам известного израильского издателя, вы – один из двух русскоязычных писателей в этой стране, кто живет за счет своего литературного труда. Да и в России таких весьма немного. То есть, по сути дела, вы являетесь профессиональным литератором еще и в коммерческом смысле. Какие именно качества вашей прозы позволяют добиться успеха и даже "подкормить" издателя?
Это вопрос не ко мне, а к читателям. Вы же, надеюсь, не ожидаете, что сейчас я стану перечислять "качества" моей прозы, благодаря которым кормятся мои издатели, да и я помаленьку хлеб жую. Взаимоотношения писателя и читателя – сфера интимная, я бы сказала – биоэнергетическая; что именно и почему читатель ищет и что находит в книгах того или иного автора – загадка, как бы ловко ни раскладывали все по полочкам всезнающие критики, литературоведы, культурологи. Может быть, в разные периоды обществу требуются какие-то, скажем, духовные витамины – вот как весной организму нужен витамин С? И в зависимости от того, продукция какого писателя, условно говоря, является носителем нужного витамина, возрастает и спрос на эту продукцию…
К тому же я не верю, что какой-нибудь писатель сможет рассказать вам хоть что-нибудь внятное о "качествах" своей прозы. О стиле – да, о приемах, на которых этот стиль зиждется, – да, а в "качествах" он ни черта понимать не должен, потому что он сам и есть эти "качества". В связи с этим я вспоминаю недавнюю встречу в Москве с французским писателем Жаном Бло, очень старым человеком. В начале века его родители – молодые одесские ювелиры вывезли годовалого сына из революционной России в Париж. Вообще-то, звали его просто – Александр Блок. Подрастая, мальчик стал пробовать себя в сочинении стихов и к неприятному своему изумлению обнаружил, что кое-кто уже писал стихи под этим именем. Тогда он и взял себе псевдоним – Жан Бло. Так вот, на вечере кто то из публики как раз и задал вопрос о том – что, по его мнению, ищут читатели в произведениях того или иного писателя. Старик ответил: давайте сначала разберемся – кто такой писатель. И тут же рассказал притчу:
"В начале прошлого века сидит слепой нищий на Бруклинском мосту, держит в руках картонку, на которой криво выведено: "Подайте слепому!". К нему подходит молодой писатель и спрашивает: – "Сколько ты зарабатываешь в день?" Слепой отвечает: "Я собираю три, четыре доллара…" "Дай-ка сюда свою картонку", – говорит писатель, переворачивает ее, что-то пишет на ней и дает в руки слепому: "Теперь будешь держать ее так!". Проходит месяц, другой… Снова писатель идет по Бруклинскому мосту, останавливается около нищего и спрашивает: "Ну, сколько сейчас ты собираешь за день?" Тот узнал его по голосу, обрадовался, схватил за руку: "Слушай, слушай, я собираю тридцать, сорок долларов в день, – что ты там такое написал?!" – "Ничего особенного, – ответил писатель, – я написал: "Придет весна, а я ее не увижу…"