Бешеный прапорщик. Части 1-9
Шрифт:
– А как же звали этого новоявленного монаха Авеля и какова его дальнейшая судьба?
– К сожалению, Иван Петрович, госпиталь готовился к расформированию, неразбериха, наплыв новых раненых, операции днем и ночью. Абсолютно точно могу сказать только одно: прапорщик выжил, выздоровел и, отказавшись от отпуска - сбежал на передовую.
– Да-с, очень жаль. И в какую часть он был отправлен, Вы тоже не знаете?
– Увы, нет. А мой помощник по общим вопросам, который мог что-то знать, переведен на другое место.
– Жаль, очень жаль. Ну, самое главное, что жив Ваш оракул, а остальное - дело наживное.
Кстати, Михаил Николаевич, не желаете перейти
– Простите, Вы имеете в виду Павла Ивановича Ижевского?
– Да, именно его. Павел Иванович первым в России, а может быть и в мире, обратил внимание на влияние переменных электромагнитных полей на человека. И не остановился на теоретических исследованиях, а получил реальные результаты на практике - поставил на ноги сотни, если не тысячи пациентов. А теперь, пользуясь поддержкой принца Александра Петровича Ольденбургского, мы развернули нечто вроде научно - исследовательского центра и работаем в интересах Армии и Флота.
– Заманчиво, ей Богу, очень заманчиво, Иван Петрович! Но у меня назначение к новому месту службы. Придется разворачивать госпиталь практически на пустом месте и, наконец, я и сам пообещал, да и людей с собой сманил. Так уж, не взыщите, вынужден - отказаться.
– Не упрекайте себя по-напрасному, Михаил Николаевич. Дело - превыше всего. Но если не возражаете, мы вернемся к этому разговору несколько позже. Единственная просьба, если фронтовая судьба вновь сведет Вас с этим необыкновенным прапорщиком, то передайте ему, что Тесла просит простить себя, да и поинтересуйтесь заодно: не забыл ли он отпраздновать 12 апреля... Прошу Вас - всенепременно!
Уф....Неужели этот неожиданный и до конца не совсем понятный разговор подошел к концу?
Возле двери Михаил Николаевича встретил заждавшийся и нервно расхаживающий Бартонд. И по пути к гардеробу состоялся короткий диалог:
– Ну, Миша, растревожил ты улей. Вся альма-матер прямо таки гудит. Но как ты ораторствовал: то ли Цицерон, то ли сам Вещий Олег.
– Ты все шутишь, Коленька, но я серьезно боюсь оказаться Вещим, а точнее Вещей Кассандрой. Которую слушали, но не услышали.
– Ну, кое - кто услышал. Ко мне подходил наш с тобой однокурсник Х. Помнишь, он ещё на студенческих пирушках тост подымал за Государя и норовил выпить за каждого в отдельности, начиная с Михаила? Хе, хе, хе... Так теперь он профессор и предлагает тебе, Мишенька, выступить перед собранием студентов - монархистов, воодушевить их, а то: "...декабристы новоявленные эти, окаянные, совсем одолели. И кабы только из студентов были, так и преподаватели подключились...".
Последняя фраза прозвучала при подходе к окошечку гардеробщика. Забрав плащи и оставив традиционную дань уважения в длани служителя, который по слухам был современником если не Ломоносова, то Пирогова, друзья направились на выход.
Поблагодарив врачей, учтивым, если не сказать - аристократическим полупоклоном, Михаил Васильевич (именно так звали почтенного служителя гардероба), неожиданно огорошил вопросом и так донельзя растерянного доктора:
– А, что, многоуважаемый Михаил Николаевич, Вы, стало быть, у нас теперь служить снова будете?
– А с чего Вы это взяли, милейший Михаил Васильевич?
– Так шестеро студентов здесь крутились и все выспрашивали: не выходили ли Вы, а то, мол, им о переэкзаменовке договориться нужно. Вас завидели, да и выскочили как наскипидаренные. Да видать, кокаину нанюхались - глазки-то шальные совсем.
Уже перешагивая через порог, подчиняясь некому наитию, Михаил Николаевич достал из внутреннего маузер,
– Помнится, Мишенька, ты в молодости французскими романами увлекался, но чаще господина Жюля Верна перечитывал, а ведешь себя как персонаж Доде, ну вылитый - Тартарен из Тараскона. В тросточке, стало быть шпага, а в "левом кармане кастет"?
– А ты забывчивым становишься, Николай. Запамятовал, что-ли, как в Харькове до избиений студентов-академистов и угроз убийств доходило. А сейчас близятся времена пострашнее.
Но, желая видимо не выглядеть окончательным параноиком, доктор решительно отказался от предложения взять извозчика и друзья решили излечить расстроенные нервы, сочетая прогулку и дружескую беседу вдыхая очищающий легкие и голову аромат майского вечера.
Умиротворенная тишина и малолюдье улицы, еще не совсем вступивший в свои права вечер, настроили двух почтенных медиков на лирический лад и воспоминания о пикантных моментах сдачи экзаменов в родном университете. Как это бывает практически всегда, они дружно сошлись на том, что студент нынче пошел какой-то не такой: в голове лишь вечеринки, танцы со знакомыми курсистками, а иной раз, чего греха таить, - пивные, плавно перетекающие в кулачные, дуэли со "школярами из иной бурсы". На последней фразе, друзья внезапно замолкли, переглянулись и дружно рассмеялись, ибо всё то, о чем они говорили, происходило именно с ними, в годы далекой, но прекрасной юности. И вдруг, словно ожившее воспоминание, навстречу им из подъезда вышла девушка, судя по одежде курсистка. "Гений чистой красоты", скромно опустив глаза, двигалась им навстречу, и оба доктора, не сговариваясь, расступились в стороны и синхронно приподняли шляпы, приветствуя "гостью из прошлого". Юная прелестница учтиво присела, приоткрыла сумочку и, буквально в последний момент Михаил Николаевич успел заметить кричаще вызывающую косметику, щедро покрывающую не такое уж и невинное личико. Но было уже поздно, Николай Петрович получил прямо в глаза целую жменю ядреного нюхательного табака и буквально ослеп от рези и боли в глазах.
А из парадного с топотом, напоминающим грохот копыт атакующего эскадрона, вылетела шестерка студентов, и угрожающе наклонив головы, пряча руки в карманах, попытались взять Михаила Николаевича в кольцо. Всё это сопровождалось обрывочными фразами о жандармском прихвостне, монархической шкуре, Иуде и прочими перлами. Особенно усердствовал упитанный юноша, с еще безусым, но с уже достаточно потасканным лицом, выглядевший, как карикатура на Наполеона 1. Окинув презрительным, и откровенно плотоядным взглядом Михаила Николаевича, который перехватил трость за нижний конец, "Бонапарт" под гогот "свиты" издевательски процедил сквозь зубы:
– А тросточку-то, господин Держиморда, от греха бросьте в сторонку. Глядишь, и без членовредительства излишнего, обойдётся. Мы сегодня добрые.
Доктор, внезапно почувствовал себя абсолютно спокойным и готовым к действию. Перед ним стояли не одурманенные кокаином и иезуитскими речами агитаторов молодые люди, это были враги.
– Бросить, стало быть, советуете, юноша? Ну, что ж, извольте.
Трость, подобно, городошной бите, врезалась в коленную чашечку и буквально выбила из игры Бонапарта, который с воплями боли, прерывающимися ругательствами, катался по мостовой, сжимая обоими руками пострадавшую конечность. На мостовую со звоном упал латунный кастет.