Бесконечная свобода

Холдеман Джо

Затем поверх таза возник комок перепутанных кишок, желудок, мочевой пузырь, все происходило быстрее и быстрее: появлялись печень, легкие, сердце, нервы и мускулы. Череп наклонился вперед на позвонках под тяжестью мозга, а потом медленно поднялся и посмотрел на меня голубыми глазами Макса. Какое-то мгновение лицо оставалось двухцветным — красным и белым, — словно медицинский препарат, с которого содрали кожу. А потом оно покрылось кожей, на голове появились волосы, сразу же кожей покрылось и все тело, а затем в нужных местах не

выросли, а просто возникли волосы.

Он осторожно шагнул из костюма, и на нем появилась одежда, свободная хламида. На его лице было напряженное суровое выражение. И подошел к нам. Он или оно.

Мэригей уже сидела.

— Что происходит? — спросила она сдавленным голосом, совершенно не похожим на тот, которым говорила обычно.

Человек (или существо) уселся перед нами, скрестив ноги.

— Вы ученый.

— Макс?

— У меня нет имени. Вы ученый.

— Вы неназванный?

Он отмахнулся от вопроса.

— Уильям Манделла. Вы ученый-естествоиспытатель.

— Меня этому учили. Сейчас я преподаватель естественных наук.

— Но вы понимаете природу исследования. Вы понимаете, что такое эксперимент?

— Конечно.

Омни подошел к нам и остановился поблизости. Он кивнул чернокожей женщине.

— Выходит, она была очень недалека от истины?

— Эксперимент окончен? — вопросительно произнесла она. — И вы приступили к забою подопытных животных?

«Макс» медленно покачал головой.

— А что я могу поделать? Сначала подопытные мыши удирают из клетки. Затем они начинают соображать, что с ними происходит. А потом требуют переговоров с экспериментатором.

— Если бы эксперимент проводил я, — сказал я, — то поговорил бы с мышами.

— Да, именно так и поступил бы человек. — Он осмотрелся с выражением непонятного раздражения.

— Так поговорите, — бросила Мэригей. Он несколько секунд смотрел на нее.

— Вы, когда были маленькой девочкой, мочились в постель. И ваши родители не соглашались отпустить вас в лагерь, пока вы не перестали это делать.

— Я забыла об этом.

— Я ничего не забываю. — Он повернулся ко мне. — Почему вы не любите фасоль?

Я не мог сообразить, к чему он клонит.

— У нас на Среднем Пальце не растет фасоль. Я даже не помню, какова она на вкус.

— Когда вам было три земных года от роду, вы засунули сухую фасолину себе в нос. И, пытаясь вытащить, пропихивали все дальше и дальше. Ваша мать наконец сообразила, почему ребенок так сильно плачет, но от ее лечения дело пошло еще хуже. Фасолина от влажности стала разбухать. Она отвела вас к знахарю, жившему в коммуне, и тот еще сильнее все испортил. Когда они в конце концов доставили вас в больницу, врачам пришлось дать вам наркоз, чтобы извлечь фасолину, а у вас довольно долго были проблемы с носовыми пазухами.

— Это вы сделали?

— Я наблюдал за этим. Я подготовил исходные параметры задолго до вашего рождения, так что, можно

сказать, что да, это сделал я. Я слышу звуки взмахов крылышек каждого воробья, и ни один звук никогда не оказывается для меня неожиданным.

— Воробья?

— Не берите в голову. — Он встряхнул плечами, как будто сбрасывал ношу с плеч. — Эксперимент окончен. Я ухожу.

— Уходите? Он встал.

— Из этой галактики.

Земля неподалеку вдруг взорвалась, и пара ботинок, которые мы захоронили под пальмами, прилетели обратно, на то место, где в момент гибели стояла Анита. Над ними сконцентрировалось месиво из частиц плоти и костей, к ужасным останкам откуда-то стянулось алое облачко, и тело начало восстанавливаться.

— Думаю, что не стоит изменять условия и возобновлять эксперимент с того момента, когда его ход нарушился, — сказал он. — Я просто оставлю вас на произвол судьбы. А где-нибудь через миллион лет взгляну, что получилось.

— Только мы? — сказала Мэригей. — Вы убили десять миллиардов людей и тельциан и теперь вручаете нам пять пустых планет?

— Шесть, — поправило существо в белом, — и они не пусты. Люди и тельциане не мертвы. Просто убраны.

— Убраны, — тупо повторил я. — И куда же вы их убрали?

Существо улыбнулось мне, как будто подготовило напоследок какой-то приятный сюрприз.

— Как вы думаете, сколько места, вернее, какой объем потребуется для того, чтобы сложить десять миллиардов человек?

— Помилуй бог, я не знаю. Большой остров?

— Одна и одна треть кубической мили. Они все сложены в Карлсбадских пещерах. А теперь они проснулись, голые, холодные и голодные. — Похожее на Макса существо (пожалуй, все-таки «он») взглянуло на часы. — Ну, положим, я могу подбросить им немного еды.

— Средний Палец? — сказал я. — Они тоже живы?

— В большом элеваторе в Вендлере, — ответило существо. — Вот им по-настоящему холодно. Я кое-что сделаю для них. Готово.

— Вы можете совершать действия быстрее, чем со скоростью света?

— Естественно. Скорость света — это лишь одно из ограничений, которые я поставил для эксперимента. — Он (оно?) поскреб пальцами подбородок. — Пожалуй, я его оставлю. Иначе вы станете совать нос во все дырки вселенной.

— Луна и Марс? Небеса и Кисос? Он кивнул.

— В основном холодные и голодные. А те, кто на Небесах, горячие и голодные. Но они все, вероятно, смогут найти какую-нибудь еду прежде, чем примутся поедать друг друга.

Он смерил взглядом Мэригей и меня.

— У вас двоих особое положение, так как никто, кроме вас, не помнит столь давних времен. Я изрядно позабавился, конструируя вашу ситуацию. Ну а для меня время все равно что пол или, скажем, стол; я могу прогуляться назад, к Большому Взрыву, или вперед, к тепловой смерти вселенной. Жизнь и смерть — обратимые состояния. С моей точки зрения, тривиальные. Как вы могли видеть здесь.