Бесконечное лето: Не чужие
Шрифт:
— Только это не заканчивалось. Время шло. И ничего не заканчивалось. Я чувствовала себя мертвой, как она, и мне хотелось надеть уже ту чертову рубашку, и пусть бы меня положили в гроб, только чтобы не нужно было вставить в два часа ночи, и потом в пять часов, потом в семь, и ходить в школу, и кормить ее, и колоть… Все!
Была тишина. Капли воды в душевой падали, как слезы.
— И однажды утром я проснулась с очень ясной головой, встала, подошла к бабушке, вытащила у нее из-под головы подушку, положила на лицо и навалилась всем телом. Намертво.
Она легко поднялась и встала передо мной — спокойная, красивая и страшная.
— И вот я смотрю на вас и слушаю ваши истории каждый день. Да, переломанные ноги, вырезанное горло и предательство дорогих людей — это неприятно. Да. Но каждый раз я задаю себе один и тот же вопрос: что вы знаете о любви?
***
Примечание к части
*Цитата принадлежит Эрнесту Хэмингуэю.
«Лена». Глава 15. Те, кто рядом
— Идиот! Чертов олух! Конченный дебил!
— Не то, чтобы я была в настроении спорить, — Алиса выглядит невозмутимой, но в глазах подрагивают золотые в прерывистом свете капитанской палубы чертенята, — но в чем причина стол глубокого и беспощадно правдивого самоанализа?
— Знаешь, что плохого в нашем скомканном на коленке плане, Алис? — я умудряюсь немного успокоиться и даже наскоро обучаюсь членораздельной речи. — Практически все! И тем не менее, по какой-то нелепой случайности и адскому, иначе не скажешь, везению, пока все шло как по маслу. Пустые коридоры, дубина-капитан, твои навыки прицельного махания энергостеком, все в лучшем виде. Но — сюрприз! — ничто не длится вечно. Кто из нас сейчас рванет вниз, на причальную палубу, как считаешь?
— Все, конечно, — удивляется Алиса и тут же соображает, где затаилась подстава. — Ах ты ж блядень!
Шестнадцать.
— Вот, ты начинаешь понимать, — одобряю я и окидываю взглядом подтянувшихся и недоумевающих девчонок. — Как быть с капитаном? Как быть со всеми этими… парнями в белых пижамах? Вот мы сейчас рванем вниз, так? И что помешает им мгновенно объявить тревогу, заблокировать лифты и двери, и вообще максимально осложнить нам жизнь?
— Черт… — скрипит Мику.
— Слишком быстро все идет, — поясняет Ульянка. — Как-то не пришло в голову.
— Наверное, потому, что я никогда не оценивала наши шансы добраться так далеко, как высокие, — задумчиво произносит Славя.
— Ваши предложения, девочки и… девочки?
— Прорываемся, конечно, — пожимает плечами Алиса. — Раз уж начали рисковать, глупо останавливаться. А каждая секунда простоя снижает и так невеликие шансы.
Она права, разумеется — единственной альтернативой этому решению была бы казнь наших пленников. Но только на это не готов ни я, ни, судя по их лицам, никто из девчонок. Может, мы и наловчились когда-то сбивать штурмовики «тряпок» с клонированными уродцами внутри, но это не сделало нас палачами. Прорываться вниз — наш лучший, хотя и чертовски рискованный вариант.
И я уже собираюсь громко согласиться с Алисой, но меня неожиданно останавливают.
Полумрак палубы, шипение и скрип вычислительных машин, гаснущие искорки от голограмм, ровный тяжелый гул силовых установок. Руки касается тонкая ладонь.
— Я останусь здесь, — тихо говорит Лена. — И прослежу, чтобы вы благополучно добрались вниз.
До меня доходит не сразу.
— Но ведь тогда… ты же не… мы же…
— Верно, — говорит она. — Я не успею. Но если подумать, бояться здесь нечего. Уйти из жизни, плывя над Землей в бесконечном космосе, сделав это ради своих единственных в мире друзей, тех, кто оказался рядом, когда мне было тяжелее всего — разве это так уж плохо?
— Нет, — автоматически отвечаю я. — Нет! Постой! Не нужно! Мы придумаем… Я придумаю… Я не хочу так!
Четырнадцать.
— Вы успеете, — говорит она. — Я уверена.
Тихонько, слабо улыбается. И открывает дверь в коридор.
Следующее, что я четко помню, это бег. Мы бежим. Молча. Я не хочу ничего говорить. А вот чью-нибудь инопланетную голову сейчас снес бы, не задумываясь.
В коридорах опять никого нет. Спят они здесь все круглосуточно, что ли?
Вот и лифт — огромный, прозрачный, пиктограммы, указывающие направление движения, просты и понятны, одноглазый был прав. Мы легко помещаемся, эта махина без проблем вместила бы еще столько же. Какие же у них должны быть грузовые лифты?
Я забиваю голову ненужной информацией, лишними вопросами и никчемными эмоциями. Все, что угодно, лишь бы не думать.
Ленка.
Она осталась, чтобы умереть.
Умереть ради нас.
Тринадцать.
Мы проезжаем этаж за этажом, не быстро, но и не медля. В большинстве своем они пусты, некоторые затемнены и горят тусклым янтарным освещением. Один или два раза мы видим людей, техников или какой-то другой обслуживающий персонал. Они не обращают на проезжающую мимо бадью, набитую подростками, ни малейшего внимания.