Бесконечное лето
Шрифт:
Выдыхая негодование, я сделал себе кофе и сел за бар…
Почему за бар? Потому что в этой квартире не было привычного обеденного стола, и я завтракал и ужинал за высоким длинным столом, похожим на барную стойку. Здесь не было книжных шкафов, поэтому мои книги разбрелись по всей жилплощади кто куда. Здесь не было хорошего рабочего письменного стола, поэтому кабинетом мне служила одна из спальных комнат с небольшим туалетным столиком без зеркала (я его снял), шкафом для одежды и деревянной кроватью. Здесь не было камина. Его и не могло быть на девятом этаже многоквартирного дома. Но от этого не легче. А отсутствие камина круглогодичной жарой и духотой не восполнить, ибо его притягательная прелесть
Конечно, следовало купить новый. Но я не хочу. Ленюсь? Жалею денег? Нет. Почему-то я легко переношу подобные неудобства. У меня нет так необходимого мне спортивного турника. Нет полок для обуви и книг. Нет телевизора… И нет желания приобретать всё это. Пусть даже для себя.
Это не мой дом. Им не может быть квартира. Тем более чужая. Пока я не построил и не обрёл свой собственный дом, мне необходимо где-то жить. Поэтому сейчас я здесь и, в общем-то, ни на что не жалуюсь: спортом я занимаюсь регулярно, любимые телепередачи не пропускаю и горячий кофе пью ежедневно. Д.В., хозяин квартиры, говорит, что я идеальный постоялец: вовремя плачу аренду, бережно отношусь к мебели и вещам (чайник я застал уже сломанным), поливаю цветы, поддерживаю необычайную для холостяка чистоту и порядок. Единственное его замечание касалось расположения книг в доме. Я объяснил: невозможность уловить строгий порядок, в котором пребывают книги – это, извините, ваша собственная проблема. Ведь кто знает, в какой момент и в какой части квартиры мне приспичит прочесть Оруэла или Брэдбери?
Молоко оказалось кислым, а кофе – совсем испорченным. Раздосадованный этим, я взял книгу, которая лежала рядом на столе. Из неё высыпалось несколько писем на русском, английском и китайском, вдобавок – открытка с иероглифами и фотографией парка в азиатском стиле, с хижиной и круглой дверью в ней. Книга была написана Харуки Мураками и называлась «Медленной шлюпкой в Китай». На обложке изображены закатные туманные холмы, отражающиеся в реке, крохотная лодка с человеком и надпись: «…сяду на каменные ступени в порту и подожду, когда на чистом горизонте появится медленная шлюпка в Китай». Я помню, как меня поразили название этой книги и эта надпись на обложке.
Так я впервые познакомился с творчеством Харуки Мураками.
А когда я впервые познакомился с китайцами?..
Я собрал навеявшие на меня воспоминания письма.
Будучи магистром филологического факультета Йоханнесфельдского педагогического университета, я подрабатывал в Центре международных отношений. Занятий было уже немного, всего несколько пар в неделю, поэтому времени для заработка оставалось достаточно, даже при условии усердной стабильной работы над диссертацией. Я был чем-то вроде секретаря «принеси-подай», исполняющего всю бумажную работу для нужд центра и преподавателей. Платили мало. Иногда, даже редко. Спасала повышенная именная стипендия Эрнста Теодора Амадея Гофмана «за учебные и спортивные достижения», которая превышала мою тогдашнюю заработную плату. Впрочем, я всё равно жил один, тратиться было особо не на что.
В то время я мечтал о карьере учёного, который пишет научные работы, совершая открытия, утверждая гипотезы и опровергая мнения других. Моё идеальное будущее воплощалось в образе этакого мудрого, многое пережившего, но при этом добродушного старичка в твидовом пиджаке с чуть заметным брюшком и трубкой во рту. Хотя я уже тогда начинал чувствовать всю элитарность науки и оторванность её теоретической части от реальной жизни подавляющего большинства людей, пусть они и пользуются её вещественными воплощениями,
Мне очень повезло с темой моего исследования и научным руководителем. Тогда я не понимал, как можно посвящать свою жизнь рассмотрению фонем, суффиксов, диалектов и истории языка. Лингвистика вообще давалась плохо: древнерусский, старославянский, греческий и латинский прошли совсем мимо меня. Помимо родного знал лишь английский, да и то посредственно. Таков результат учёбы в школе. Мне никогда не нравилась преподаватель по английскому, иногда я вообще не понимал, чего от меня требуют.
Помню задание: сочинить текст о самом себе и рассказать у доски. Я говорил о спорте, родителях, музыке, книгах – о чём угодно, кроме любви к английскому языку, разумеется. Свой рассказ я закончил словами: «It is my choice. It is my life». Учительница посмеялась и поставила «три».
Зато я любил читать, а так как преподавателем русского языка и литературы был один и тот же человек, то и русский приходилось любить тоже. И я искренне старался. По обоим предметам у меня были твердые «четвёрки». Временами, впрочем, моя оценка по языку смещалась в сторону «тройки», и по окончании школы, в признательность за наставничество, я пообещал Е.В., что буду работать над русским и выучу его. За два первых года университета я достаточно продвинулся в этом направлении, но… Словно ученик у доски, которого спрашивают, выучил ли он урок, могу сказать сейчас: «Ну, я УЧИЛ…» (акцентируя внимание на процессе, а не на результате). Хотя большинство педагогов подтвердит: едва ли можно ВЫУЧИТЬ наш богатейший язык на все 100%.
На третьем курсе я выбрал направление литературоведения. Поскольку с русской прозой и поэзией я познакомился в школе и до сих пор пребывал под впечатлением от её беспросветной скорби и мрачности, меня гораздо больше интересовала литература зарубежья. Тема моих исследований, подсказанная научным руководителем, звучала так: «Образ Крыма в литературе первой трети XIX века». С тех пор я влюбился в этот полуостров и за шесть лет изучения совершил четыре поездки туда, общей продолжительностью более двух месяцев. Моя диссертация разрасталась и к моменту защиты насчитывала около трёхсот страниц, включая приложения. Я с горечью воспринял новость о том, что её необходимо сокращать, и был удивлён, узнав, что для кандидатской диссертации по литературе достаточно и двухсот страниц.
После успешного окончания магистратуры я за три месяца экстерном закончил аспирантуру, но всё это было позже…
Так вот, с китайцами я познакомился, будучи магистром первого курса, работая и преподавая иностранцам в Центре международных отношений.
В то время политический авторитет России возрос. Весь мир учитывал мнение Москвы, а также интересовался нашей жизнью – социальной, научной и культурной. Множество студентов из зарубежья ежегодно приезжало к нам, в Йоханнесфельдский университет имени Х. Х. Стевена, входивший входил в число пяти сильнейших отечественных педагогических вузов. В первую очередь иностранцев интересовало изучение русского языка и гуманитарных педагогических дисциплин.
Наступило второе десятилетие XXI века. Культуры Европы и Азии продолжали отдаляться друг от друга. Особенно во всём, что касалось взглядов на понятие «семья», на рождение и воспитание детей, на легализацию прав сексуальных меньшинств. Очень рад, что позиция Востока по этим вопросам оказалась для нашей страны ближе, каким бы плохим ни казалось текущее руководство России, и какими бы абсурдными порой ни были его решения. (Что поделать – я, как и любой русский человек, на любом этапе истории страны, недоволен существующей властью.)