Бесконечное море

Янси Рик

На шестой день Бритва обвязывает платком рот и нос и поднимается по лестнице на третий уровень. Спускается он с тележкой, в которую погрузил труп. Вывозит труп во двор. Возвращается и снова поднимается туда же. Кажется, что с пустой тележкой ему идти не легче, чем с нагруженной. Он спускает второй труп. Потом третий. Я сбиваюсь со счета на сто двадцать третьем. Бритва очищает склад от мертвых тел, сооружает из них пирамиду во дворе и поджигает. Тела мумифицировались, поэтому огонь занимается легко и горит ярко. Этот погребальный костер виден

издалека – если бы только в округе был хоть кто-то, кто мог бы увидеть. Свет костра проникает на склад и превращает бетонный пол в золотистое морское дно. Бритва располагается на пороге и смотрит на огонь. Удлиненная тень, похожая на лунное затмение. Он снимает куртку, потом рубашку и закатывает рукав футболки. Я вижу, как в желтых отсветах блестит лезвие его ножа. Он вырезает какие-то знаки у себя на плече.

Наступает ночь, костер постепенно гаснет. Мое сердце ноет от тоски, я вспоминаю летние лагеря, и как ловила светляков, и как на августовском небе загорались звезды. Вспоминаю запахи пустыни и протяжный вздох ветра, который долетал со стороны гор, и то, как солнце ныряло за горизонт.

Бритва зажигает керосиновую лампу и подходит ко мне. Он пахнет дымом и немного смертью.

– Почему ты это сделал? – спрашиваю я.

Глаза над повязкой из платка застланы слезами. Я не знаю, это слезы от дыма или от чего-то еще.

– Приказ, – говорит он.

Бритва вынимает иголку капельницы у меня из вены и наматывает трубку на стойку.

– Не верю, – говорю я.

– Я просто в шоке.

Это практически все, что он произнес с тех пор, как ушел Вош. Удивительно, но мне становится легче, когда я слышу его голос. Он осматривает рану у меня на лбу. Свет тусклый, и Бритва наклоняется очень близко.

– Чашка, – шепчу я.

– А ты как думаешь? – раздраженно спрашивает он.

– Она жива. Только через нее он может на меня повлиять.

– Тогда да – она жива.

Он смазывает порез антибактериальной мазью. Неусовершенствованному человеку пришлось бы наложить несколько швов, а в моем случае через пару дней даже шрама не останется.

– Он блефует, – говорю я. – Разве он может сейчас убить ее?

Бритва пожимает плечами:

– Потому что ему плевать на жизнь одной девочки, когда на карту поставлен весь мир? Попробуй угадать.

– После всего, что случилось, после всего, что услышал и увидел, ты все еще веришь ему?

Он смотрит на меня сверху вниз, и лицо такое, будто ему даже жаль меня.

– Я должен верить ему, Рингер. Как только перестану, мне конец. Я – это они. – Он кивает в сторону двора с дымящимися черными костями.

Потом садится на соседнюю койку. Лампа стоит на полу у него в ногах, она подсвечивает снизу его окаменевшее лицо, глазницы заполнены мглой.

– Теперь слишком поздно, – говорю я.

– Верно. Мы уже мертвы. Поэтому и нет никакого рычага влияния, понятно? Убей меня, Рингер. Убей прямо сейчас и беги. Беги, Рингер.

Я могу сорваться с койки, он и глазом моргнуть

не успеет. Один удар в грудь, и сломанное ребро пронзит сердце. А потом я бы ушла, ушла на свободу, где могла бы прятаться годами, десятилетиями, до самой старости, до тех пор, пока двенадцатая система не перестанет поддерживать во мне жизнь. Я могу пережить всех. Я могу проснуться однажды утром, и окажется, что я последний человек на Земле.

А потом… Потом?..

Он, наверное, замерз. Сидит в одной футболке. Я вижу у него на бицепсе засохшую полоску крови.

– Что ты сделал со своей рукой? – спрашиваю я.

Он задирает рукав футболки. Буквы вырезаны неровно, они крупные и квадратные, так пишут дети свои первые буквы.

VQP.

– Это латынь, – шепотом говорит он. – «Vincit qui partitur». Это значит…

– Я в курсе, что это значит, – шепчу я в ответ.

Он качает головой:

– Вообще-то, я не думаю, что ты в курсе.

Непохоже, что злится. Голос у него печальный.

Алекс поворачивается к двери, там пепел мертвых поднимается к безразличному небу.

Алекс.

– Алекс – твое настоящее имя?

Он снова смотрит на меня, и я вижу легкую улыбку. И снова, как с голосом, я удивляюсь: до чего же мне ее не хватало.

– Я ни в чем таком тебя не обманывал. Врал только по-крупному.

– И у твоей бабушки была собачка, которую звали Флабби?

Он тихо смеется:

– Да.

– Это хорошо.

– Почему это хорошо?

– Я хотела, чтобы эта часть истории была правдой.

– Потому что ты любишь злых карманных собачонок?

– Потому что мне нравится, что когда-то давно была такая карманная собачка по кличке Флабби. Это хорошо. Это стоит помнить.

Он срывается с койки – я даже глазом моргнуть не успеваю – и целует меня, а я погружаюсь в него, и там больше нет потайных мест. Теперь он открыт. Тот, кто выходил меня, а потом предал, тот, кто вернул меня к жизни, а потом отправил на смерть. Ярость – не ответ, нет, и ненависть тоже не ответ. Один слой за другим, все, что нас разделяет, уходит, и я дотягиваюсь до центра безымянной области, до беззащитной крепости; я чувствую его извечную боль, бесконечное, невыразимое одиночество его уникальной души, не испорченной ни временем, ни опытом.

И я там вместе с ним, я уже там. Внутри его.

– Это не может быть правдой, – шепчу я.

В центре всего, там, где нет ничего, я нахожу себя в его объятиях.

– Я не верю в тот бред, который ты несешь, – бормочет он. – Но в одном ты права: некоторые вещи, самые маленькие и незначительные, ценнее суммы всех вещей.

Снаружи пылает горький урожай. Внутри – он откидывает простыни. Эти руки удерживали меня, мыли, кормили и поднимали, когда я не могла встать. Он отдавал меня смерти и возвращал к жизни. Вот почему он убрал всех мертвых с верхнего уровня. Он изгнал их, предал огню, но не для того, чтобы осквернить их, а для того, чтобы очистить нас.