Бесовские времена
Шрифт:
— Вздор это всё.
Надо сказать, что ни Грациано, ни Камилле так и не удалось до конца преодолеть горестные воспоминания отрочества. Песте по-прежнему считал, что женщинам верить нельзя, ибо женщина со времен Эдемского сада являет собой сосуд греха и порока, и был уверен, что никакие предосторожности в отношении этих существ лишними не будут. Потому, вступив в брак, он большую часть ночи проводил, заменяя супруге одеяло, когда же сползал с неё, обессиленный и умиротворенный, всё равно считал необходимым сжать вокруг неё руки покрепче и лишь тогда засыпал. Камилла же полагала, что мужчины — распутники
Через полгода после венчания она объявила Грациано, что он скоро будет отцом, и мессир Грандони был обрадован, а когда малыш появился на свет и был наречён Альдобрандо, то разглядывая сына в купели, Песте и вовсе почувствовал себя счастливым. Не менее счастлив был он и два года спустя, когда родился второй сынишка, названный в честь его крестного отца Аурелиано. Малыши подрастали и супруги, хоть и ревновали друг друга, но занятые воспитанием малышей, не имели сугубых поводов для подозрений.
Но вот три года назад Чуме снова было объявлено о грядущем увеличении семейства.
Он воспринял это с философским спокойствием и с горделивой улыбкой уже представлял себя отцом троих сыновей, как вдруг на свет из утробы супруги появилось нечто странное. Начать с того, что родившееся существо не было черноглазым, что Чума считал почему-то обязательным. Дитя смотрело на мир зелеными глазенками и улыбалось. Этого мало. Нос новорожденного создания был совсем не похож на его нос, Грациано же считал, что он не мог зачать дитя с носом иным, чем у него самого. Но все было пустяком в сравнении с третьим, сугубо драматичным обстоятельством: ребенок был инвалидом, лишенным каких бы то ни было признаков мужского достоинства.
В итоге дитя крестили не именем Бениамино, которое папаша для него приготовил, но Гаэтаной, в честь его восприемницы и крестной. В глазах же Грациано с того дня застыло тяжкое подозрение. Он почему-то был уверен, что женщина, он прочёл об этом у древних авторов, «лишь кормилица воспринятого семени», а каким, интересно, образом супруга могла воспринять подобное от него? Мысль о том, что он мог произвести на свет женщину — не укладывалась у Чумы в голове. Как это возможно, помилуйте? Сомнениями он поделился с дружками. Ладзаро повертел пальцем у виска, Портофино расхохотался, ди Бертацци сказал, что он валяет дурака. Самым же забавным оказалось то, что подросшая кроха колдовскими чарами покорила сердце Чумы — он был весьма строг с сыновьями, но при виде нефритовых глазёнок дочки просто таял…
Что сказать об остальных? Герцог Франческо Мария умер осенью в Пезаро. И смерть его, как водится, породила волну слухов о новых отравителях. Напрасно ди Бертацци уверял всех, что его светлость стал жертвой неизлечимой болезни желудка, никто не
Надо сказать, что мессир Альмереджи в брачную ночь испытал самый большой ужас в своей жизни, хоть до этого участвовал в четырех военных кампаниях. Отстояв на ватных ногах церемонию венчания, он, провожаемый завистливыми взглядами глупцов и сочувственными взорами мессира Грандони, мессира д'Альвеллы и прочих умных людей, оказался у супружеского ложа Гаэтаны. Сковавшая его бессильная робость едва не привела к мужскому позору: он, привыкший к разврату, в чистой любви терялся, как ягненок на бойне. Но, возопив в душе к Господу, обрёл подобие решительности, и оказалось, что сладость любви чистой женщины после саднящего перцем блудной любви подобна молоку и мёду.
Чудо, которое смогло заставить мессира Альмереджи перестать быть ничтожеством и свернуть с легких путей, оказалось чудом любви, и в итоге жизнь шельмеца сложилась лучше, чем можно было ожидать, памятуя грехи его молодости. Чудовищный ум супруги мессира Альмереджи не привёл к роковым последствиям: Ладзарино не запрещали пропустить лишний стаканчик, он не чувствовал над собой никакого надзора, но не обольщался, понимая, что донне Гаэтане вовсе не обязательно видеть его, чтобы быть в курсе всего. Однако в своём семействе Ладзарино неизменно чувствовал себя любимым, жил в холе и покое. К собственному немалому изумлению он, по рождении близнецов-первенцев, обнаружил, что обожает детей и проявил вдруг таланты педагога, и супруга всячески поддерживала его склонности, каждый год даря ему нового воспитанника, и остановилась, только обременив его пятью сыновьями.
В итоге детишки мессира Ладзаро и отпрыски семейства Грандони росли вместе, учась охоте на лис у мессира Альмереджи, военному искусству — у мессира Грандони, мудрость же Писания они постигали с мессиром Портофино. С ними же рос и малыш Тристано д'Альвелла.
В седьмую годовщину преставления Альдобрандо Даноли, когда за общим столом собрались Дженнаро Альбани, Портофино, д'Альвелла с внуком, Ладзаро Альмереджи и Грациано ди Грандони с женами, Аурелиано на вопрос Чумы, каков же будет исход наступивших бесовских времен, ответил, что это — всего лишь чёрное искушение.
— Надо жить, Песте, в те времена, в кои Господь привёл тебя в мир. Бесовские времена пришли, и будут усугубляться, но что такое жалкая ликующая бесовщина в сравнении с всемогуществом Творца? Под напором бесовщины падут тысячи тысяч, но сотня всегда устоит. Надо только оказаться в этой сотне. Большего от нас не требуется.