Беспамятство как исток (Читая Хармса)
Шрифт:
Старухи, падающие вслед за взглядом у Хармса, превращаются у Кржижановского в старух, падающих вслед за глазом. Материализация взгляда в глазе напоминает "Новых альпинистов" Хармса и падающего Аугенапфеля. Сходство между текстами Хармса и Кржижановского еще и в том, что последний в "Грайях" превращает глаз в подобие яблока, растущего на деревьях. Я, конечно, не предполагаю в данном случае ситуации заимствования.
34 Gadamer Hans-Georg. Truth and Method. New York: Continuum, 1994. P. 126.
35 Heidegger Martin. Being and Time. San Francisco: Harper, 1962. P. 219--224.
92
Падение связано, согласно Де Ману, с определенным языковым сознанием. Только язык может позволить человеку отделиться от самого себя, только он может перенести "я" из эмпирического мира в мир знаков, отделенных от эмпирии существования:
Понимаемый таким образом язык разделяет субъект на эмпирическое "я", погруженное в мир, и "я", которое становится подобно знаку в его попытке дифференциации и само-определения36.
Действительно, смех над самим собой -- это не просто знак разделения "я" надвое, это одновременно и знак языковой рефлексии, иронического понимания неаутентичности своего состояния. Так, например, падение выявляет заблуждение в оценке своего положения в мире, свидетельствует о совершенно инертном, "предметном" характере тела в его отношении с окружающим миром и т. д. Таким образом, язык разделяет субъект на эмпирическое "я", существующее в мире неаутентичности, и языковое "я", осознающее неаутентичность этого состояния.
Если вернуться к хармсовским старухам, то можно сказать, что падение оказывается и отрезвлением, и выявлением некоего глубинного несоответствия между любопытствующим взглядом и инертным телом, падающим вниз, как предмет.
Флобер, переживший падение (подлинный или симулированный эпилептический припадок) в январе 1844 года, по мнению Сартра, переживал падение "как выявление его собственной природы, которая для него заключалась в инертности"37. Сартр пишет о неистребимом желании Флобера ощутить себя инертной материальной массой. Такое желание, конечно, связано с ироническим отделением языкового "я" от "я" эмпирического, производимого в момент падения.
Падение также выявляет временное несовпадение не только между моментом падения и моментом рефлексии над ним, но и между языком и эмпирией. Падение одновременно как бы и разделяет "я", и стирает из памяти это различие, оно производит языковое сознание (выражающееся, например, в ироническом смехе над самим собой) только в силу того, что в сам момент падения тело превращается в "безъязыкую" инертную массу. Флобер, так сказать, становится писателем потому, что его языковое сознание формируется амнезическим шоком падения, соприродным обмороку, смерти38.
У Белого падение сопровождается отделением "старушечьего" от "младенческого". Это отделение -- одновременно и переход от вневременного состояния "старости" как вечности к существованию во времени.
________________
36 Man Paulde. Blindness and Insight. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1983. P. 213.
37 Sartre Jean-Paul. The Family Idiot. V. 4. Chicago: University of Chicago Press, 1991. P. 87.
38 О забывании в системе иронического удвоения см.: Bahti Timothy. Lessons of Remembering and Forgetting // Reading de Man Reading / Ed. by Lindsay Waters and Wlad Godzich. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1989. P. 244--258.
Падение 93
10
Описания Белого интересны тем, что они не ограничиваются просто констатацией удвоения сознания или его коллапса, но постоянно подыскивают пространственные эквиваленты падению, или, в терминологии Белого, -обмороку. Провал, в который падает "я", он, например, описывает как переход от двухмерного мира к трехмерному:
...если бы новорожденный осознавал свое восприятие, то он видел бы мир на плоскости, ибо третье измерение, рельеф, есть результат упражнения мускулов глаза; ребенок может тянуться ручкой к звезде так же, как и к соске; у него нет осознания дистанций39.
Поэтому провал -- это переход от плоскости к объему. Возникает образ жизни "в комнате, у которой одна из стен проломлена черт знает куда..."40.
В романе "Москва" Белый развивает эту тему в эпизоде падения профессора Коробкина:
...вся рациональная ясность очерченной плоскости вырвалась все-таки из-под носа, подставивши новое измерение, пространство, роившееся очертаниями, не имеющими отношения к перекувырку; перекувырк был другой: состоянья сознания, начинающего догадываться, что квадрат бьш квадратом кареты. но квадрат, став квадратиком, силился там развивать ускорение; и улепетывали в невнятицу -- оба: квадрат и профессор внутри полой вселенной -- быстрее, быстрее, быстрее! Тело, опоры лишенное, -- падает; пал и профессор -- на камни со струечкой крови, залившей лицо41.
Падение профессора описывается Белым как трансформация квадрата, который начинает двигаться и приобретает глубину трехмерной фигуры42. Падение возникает как топологическая трансформация двухмерной фигуры. Профессор удерживается от падения плоскостью, стеной, фигурой, когда же плоскость переходит в объем, тело падает, лишаясь опоры.
По сути дела, квадрат Белого -- это окно, падение из окна и понимается им как переход из двухмерности в трехмерность. Окно интересно тем, что оно находится не только на двухмерной плоскости, но, так же как и у Хармса, -- в мире без времени. Движение -- это привнесение временного измерения туда, где царит плоскостная геометрия. Падение поэтому -- это и топологическая, и темпоральная операция одновременно.