Бесплодные земли
Шрифт:
Стрелок улыбнулся. За последние пять недель он улыбался чаще, чем за все предшествующие пять лет.
— При всем желании этого я не смогу, и ты это прекрасно знаешь. Во-первых, мы тогда были детьми… пацанами, которые не прошли еще испытания и не стали мужчинами. Можно ударить ребенка, чтобы поправить его, но…
— В моем мире ударить ребенка — этот проступок, который лучшие люди всегда осуждали, — сухо высказалась Сюзанна.
Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе такой мир… разве не сказано в Великой Книге: «Не жалей розги, дабы не упустить ребенка»?… однако, он все же не думал, что Сюзанна его
— Ваш мир не сдвинулся с места, — сказал он только.
— Здесь все по-другому. Разве я сам этого не понимаю?
— По-моему, ты понимаешь.
— Во всяком случае, вы с Эдди уже не дети. Я совершил бы ошибку, если бы стал обращаться с вами как с малыми детками. Если для этого нужно какое-то испытание, то вы уже его с честью прошли.
Хотя он не сказал этого вслух, про себя он подумал о том, чем все закончилось там, на берегу, когда она тремя выстрелами разнесла трех омарообразных тварей, не дав им растерзать его самого и Эдди. Увидев ее ответную улыбку, он решил, что она сейчас думает о том же.
— Ну так что ты намерен делать, если я все шесть раз промажу?
— Я посмотрю на тебя. Вот так. Мне кажется, этого будет достаточно.
Она мгновение подумала и кивнула:
— Да, наверное.
Потом еще раз проверила оружейный ремень. Он висел у нее через плечо как портупея (Роланд считал, что эта конструкция больше похожа на сцепку, которую на себя нацепляют докеры в портах, нежели на ремень стрелка). С виду это казалось просто, но им потребовалась не одна неделя проб и ошибок, чтобы приладить ремень как следует — при этом пришлось хорошо поработать портняжной иглой. Сам ремень и револьвер с сандаловой рукоятью, что торчала из древней промасленной кобуры, раньше принадлежали стрелку. Этот ремень он носил кобурою на правом бедре. За последние пять недель он мучительно привыкал к мысли о том, что он больше уже никогда не наденет ремень кобурою справа. Спасибо омарам. Волей-неволей пришлось стать левшой.
— Ну и как оно? — спросил он еще раз.
На этот раз она рассмеялась.
— Роланд, этот вонючий ремень держится лучше и не бывает. Так мы что будем делать: стрелять или сидеть тут и слушать этот вороний концерт в поднебесье?
Ощущение было такое, как будто под кожей шевелятся тонкие и колючие пальчики. Роланд напрягся. Наверное, Корт чувствовал то же самое, несмотря на всю его грубость и всегдашнее непробиваемое выражение. Ему хотелось, чтобы у нее все получилось… ему было нужно, чтобы у нее получилось. Но показывать этого было нельзя. Это могло привести к катастрофе.
— Повтори мне еще раз, Сюзанна, что мы с тобой проходили.
Она вздохнула, притворившись рассерженной… но когда она заговорила, насмешливая ее улыбка стерлась сама собой, а красивое темнокожее лицо стало серьезным. И из ее уст он снова услышал древний катехизис, и слова его были новы. Он никогда раньше не думал, что ему доведется услышать эти слова от женщины. Но как естественно они звучали… и в то же время как-то странно едва ли не угрожающе.
— «Я целюсь не рукою; та, кто целится рукою, забыла лицо своего отца».
«Я целюсь глазом».
«Я стреляю не рукою; та, кто стреляет рукою, забыла лицо своего отца».
«Я стреляю рассудком».
«Я убиваю не выстрелом из револьвера…»
Она запнулась и указала на камушки, блистающие вкраплениями слюды.
— Я не буду никого
Ее выражение — чуть надменное, чуть шаловливое — говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. может быть, он придет даже в ярость. Однако, Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно на нервах и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Он понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом — так же? Да, наверное, так же.
Теперь вороны стали хрипло кричать и из чащи леса. Роланд машинально отметил, что теперь крики их стали тревожными и больше не походили на вопли ссорящихся пернатых: похоже, их что-то вспугнуло. Однако, ему сейчас было чем занять свои мысли, чтобы думать еще и о том, что могло напугать ворон, так что он просто переключился и вновь сконцентрировал все внимание на Сюзанне. Сейчас нельзя расслабляться, иначе он рисковал нарваться еще на одну, на этот раз не столь игривую колкость. И кого надо будет за это винить? Кого же, как не учителя? Разве не он учил ее огрызаться и показывать зубы? Учил их обоих? Разве в этом он весь, стрелок — вдруг взбрыкнуть, сорвать пару шагов строгого ритуала и переврать несколько стройных нот катехизиса? Разве он (или она) — не сокол в человеческом обличии, натасканный на то, чтобы клевать по команде?
— Нет, — сказал он, — это не камни.
Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда она поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск — солнечный зайчик на стали, — который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер.
— Правда? — насмешка в голосе у нее была по — прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка ее станет злобной. Она уже вся напряглась, возбудилась и начала выпускать коготки.
— Да, это не камни, — также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. — Сюзанна, ты помнишь белых мудофелов?
Ее улыбка стала стираться.
— Белых мудофелов из Оксфорд-Тауна?
Улыбка ее погасла.
— Ты помнишь, что эти белые мудаки сотворили с тобой и твоими друзьями?
— Это была не я, — отозвалась она, — а другая женщина. — Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья.
— Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты, кто ты есть теперь, а ты, кем ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь их золотые зубы. Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали их зубы, когда они хохотали над вами?
Она им рассказывала об этом и еще о многом — в долгие — долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но он все равно слушал ее внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов, боль — это то же орудие. Иногда — самое лучшее.