Беспокойное наследство
Шрифт:
— Ага, — понимающе кивнул тот, пряча усмешку в широкую ладонь, оглаживая бороду. — Это вы девку догола раздели, а чтоб сподручней было с ней о хорошей погоде разговаривать, заодно и руки связали… Мало ли — вдруг не согласиться, дождь накличет? Бывает. Я лишь хотел заметить, что если вы решили таким приятным способом лишить ее колдовского могущества и обезвредить, то, вопреки устойчивому заблуждению отцов вашей церкви, непорочность и чародейская сила никоим образом промеж собой не связаны. И кроме потехи, иной пользы, от надругательства, вам не будет…
— Не надо, атаман… Пожалуйста… — взмолилась шаманка, глядя на Куницу.
Из
— Ишь ты, — восхитился Степан. — Как по-нашему щебечет, красотка заморская. Где только научилась?
— Матушка моя из этих сторон… — торопливо объяснила та. — В полон взяли… Так я и родилась. Она здешнему говору и обучила…
— То-то я гляжу, не похожа ты на степнячку… — хмыкнул Василий. — Басурманские девки, обычно, смуглы, костлявы, как тарань, да чернобровы, а наша пленница — телом бела, ребрами не светит и светловолоса… будет. — А потом поинтересовался, как бы между прочим. — И какая нашему атаману с того польза, чудо заморское? Ну, если он тебя от наших гадких помыслов убережет? Повалять по травке не даст?
— Верной рабой стану! Своим погребальным костром в том клянусь… — неожиданно горячо заговорила шаманка. — Атаман — сильный чародей! Он не только меня, он — самого духа огня победил! Такому служить не зазорно!
— Товарищи мы все… — зачем-то стал объяснять Тарас.
— А девица, похоже, не шутит, господин ведун, то бишь — пан атаман… — заметил вкрадчиво деревенский староста. — Сильнее клятвы не придумать. У басурман с погребением строго. И хоть конь кобыле не товарищ, а — гм, брат… я б не стал, вот так, сходу, отмахиваться от ее присяги… Тех, длинноволосых, которые только для услады, кругом хоть пруд пруди, а — с умом и пониманием, на базаре не купишь…
— Вот заладил, старый хрыч, — насупился Тарас. — Сколько можно? Сам-то оторви глаза от ее голого зада, а то уже ни о чем другом, кроме как о блуде, и думать не можешь. Запамятовал, как сам просил защитить от ее чар? Ну, а что раздели девку впопыхах, так в бою всякое случается… Кольчуга да панцирь — и то, иной раз, с плеч слетают. Сабля, она не спрашивает: по рубахе или по кушаку лезвием черкнула? Только спроси, тебе любой казак расскажет: как без портов не только из постели чужой жены убегать приходилось, но также с врагом рубится, левой рукой порты удерживая… Кстати, знаешь, почему в шароварах такая широкая мотня? А чтоб, когда они на сапоги сползут, бегать не мешали и шаг не укорачивали…
— Уел, уел старика… — незлобиво усмехнулся упырь. — Прав ты, атаман… Всякая тварь Божья слаба своими желаниями. И в самом деле жалко мне стало, что такой лакомый кусок из рук ускользает. Но не по той причине, что ты, по молодости лет и мужскому обыкновению, подумал. Не забывай, я хоть и похож на вас внешним обликом, а все ж — не человек. Просто, в молодой девке силы больше всего. И отдает она ее щедро, не скупясь… Это не воин, который до остатка, до последнего вздоха за жизнь цепляется… Чего лукавить: захотелось шаманку себе оставить. Уж она б, ласковая, мне годков двадцать, не меньше, сбросила… Но, коль девка обет верности тебе дала — то даже уговаривать не стану. Поверь старику: в дальней, да опасной дороге иной раз и кривая клюка
— Слушай, старый… — подошел ближе к упырю Василий. — Чего это ты так упорно нам ее навязываешь? Уж не решил ли рассчитаться, пойманной нами же, девицей за оказанную деревне помощь?
— Ах, да… Хорошо, что напомнил, опричник… — посерьезнел староста и низко поклонился всем троим. — Благодарствуем, вам. И пусть Правь не посчитает этот ваш поступок за смертный грех. Врага убивать всякому позволено. А что до платы, то нет у нас ни злата, ни каменьев дорогих. Сами понимаете — мертвым они без надобности. Вот и не храним, не копим…
— Ага, примерно чего-то такого и следовало ожидать… — покивал Орлов. — Что люди, что нелюди — всяк норовит в рай на чужом горбу въехать.
— Это верно. Иной норовит еще и усесться поудобнее, да кнутом подгоняет… — не обиделся староста и продолжил, как ни в чем не бывало. — Моя плата будет ценнее. Я дам совет…
— Угу, — теперь уже не удержался от язвительного тона и Небаба, продолжая крепко держать притихший предмет обсуждения. — Как известно: ничто не стоит так дешево и не оплачивается столь дорого, как добрые советы…
— Совет? — переспросил Куница. — А какой?
— Тебе лучше знать… — пожал плечами староста, засовывая большие пальцы за кушак и покачиваясь с носка на пятку, показывая всем своим видом, что готов рассчитаться хоть сейчас. — Но не спеши, господин казак… Дорога ложка к обеду. Когда придет время, и ты поймешь, что не знаешь: как быть — вспомни мои слова и приходи в гости. Вот тогда и поговорим. Кто знает — может и не пустой разговор получиться…
— Хорошо.
Может, кому-то другому, вся эта таинственность и не слишком понравилась бы, но Тарасу, с детских лет приученному отцом, что настоящий казак больше молчит и слушает, нежели спрашивает, а также к постоянным полунамекам и прочей таинственности, окружавшей покойную Аглаю Лукиничну, слова упыря не показались странными. Более того, Куница догадался, что подобное обещание, в устах нечисти, значит гораздо больше, нежели можно судить с первого раза.
— Вот и ладушки, — усмехнулся тот, с некоторым сожалением в последний раз ощупывая взглядом плененную басурманку. — Ну, вы тут развлекайтесь, как считаете нужным, а я к своим… А то, чего доброго — за разговорами — голодным останусь… — и прибавил, как бы извиняясь. — Слишком долго мы сдерживались… Теперь не остановить. Если сам не озабочусь — все, до последней крошки подберут… Даже хромой лошади не оставят.
От упоминания о той страшной судьбе, что упыри, не без их помощи уготовили побежденным, Куница вздрогнул и помрачнел еще больше.
— Как хотите, хлопцы, но я тут более задерживаться не намерен… Вроде — басурмане наши враги заклятые, а все ж — не по-людски, как-то… Муторно на душе.
— Это верно, человек… — бросил через плечо староста. — Уходите, от греха подальше. Нечисти веры нет, могут за добро и худом отплатить.
— На тебя не угодишь… атаман, — пожал мощными плечами Степан. — То безвинно страдающим упырям помочь хочешь, то — басурман жалеешь. На, сам оберегай свой приз… — он выдернул пленницу из рук Орлова и толкнул ее в объятия побратима. Но шаманка тут же упала на колени и обняла казака за ноги, прижимаясь щекой к его сапогам. — Вот-вот… Хорошенько подумай, прежде чем окончательно ее судьбу решить. Чтоб после не сожалеть о содеянном.