Беспокойное путешествие
Шрифт:
– Конечно.
Шон улыбнулся, взял у колобка факел. Мгновением позже его каурый всхрапнул, рванулся с места и унес всадника во тьму. Только крошечное яркое пламя звездочкой летело над дорогой...
Тротби, расстроенный как разбитая вдребезги лютня, воспринял капризы природы философски. Он лишь мельком взглянул на черную бесконечную высь, откуда уже брызнули холодные колючие капли дождя, и, не сделав даже попытки укрыться курткой, спокойно продолжал путь. Мысль его витала в ином пространстве. Там не было тьмы и света; там не было неба и земли; только память и ощущение прошлого...
– Скорее, месьор!
–
– Скорее! Не время рассуждать о высоком! Сейчас разразится буря!
Тротби чуть приоткрыл ресницы. Взор его прекрасных глаз был мутен и бессодержателен.
В отчаянии Гуччо посмотрел вдаль, где ещё мелькал огонек его факела. Миг - и снова стало темно.
– Ах, месьор, - простонал он.
– Как мы теперь найдем дорогу?
И тут холодная тяжелая капля ударила Тротби по затылку и стекла за шиворот. Он вздрогнул. Все потусторонее испарилось мгновенно. Он вдохнул влажный острый воздух и в недоумении огляделся. Рядом гарцевал на караковой верный Гуччо. Сзади, уныло опустив головы, шли клячи железных воинов. Шон и девушка исчезли. Вдруг Тротби показалось, что их и вовсе не было - они просто пригрезились ему там, в ином пространстве.
– А где же...
– Госпожа воинственная Энна и господин Одинокий Путник поехали вперед. На краю леса есть заброшенный дом, где мы сможем укрыться, терпеливо пояснил колобок хозяину.
– Едем, месьор, едем!..
Он воздел руки к небесам, намереваясь молить богов о скором исцелении своего бедного хозяина, но тот уже очнулся. Расправив плечи, тряхнув белыми прядями волос, с прежней удалью он поднял на дыбы вороного, свистнул, и вихрем умчался в черную мглу.
Пухлое лицо Гуччо расплылось в счастливой улыбке. Он тоже залихватски свистнул и тоже поднял на дыбы свою лошадку. Как всегда, ему крупно не повезло: толстая ножка караковой подвернулась и она с печальным ржанием грохнулась в ворох мокрых листьев, придавив собою седока.
* * *
Первым в дом запустили Тротби. Шон и Энна предпочли промокнуть до нитки, стоя у разбитого крыльца, лишь бы только не встречаться с мышами. Но и здесь им пришлось перенести немалое потрясение, слушая омерзительный писк и шуршание хвостов по полу. А когда одна серая тварь вдруг выскочила из-под двери и прошмыгнула мимо Шона, наступив на его сандалию своей противной лапкой, он побледнел, покачнулся и едва не упал.
– Что вас так перекосило, друзья мои?
– удивился Тротби, выходя на крыльцо с факелом в руке.
– И почему вы стоите здесь? Почему не заходите в дом?
Шон хотел соврать, что они с Энной привязывали лошадей, но вовремя вспомнил, что этим они занимались втроем, вместе с Тротби. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как воскликнуть с фальшивым восторгом:
– Как я люблю дождливую ночь!
В тот же момент ему стало невыносимо стыдно. Он закашлялся и отвернулся.
– Да, мы любуемся природой, - напряженным голосом потвердила Энна. Я тоже очень люблю дождливую ночь.
Тротби не находил ничего замечательного в холодной и мокрой мгле, что окружала их со всех сторон, но спорить с самим Одиноким Путником и его подругой не стал. Пожав плечами, он предложил им войти в дом и полюбоваться на дождливую ночь из окна, ибо уже не на шутку был обеспокоен их здоровьем: с обоих стекали потоки воды, а взбесившийся
– Конечно, идем, - бодро ответила Энна, однако не двинулась с места.
Тут только Тротби догадался, в чем дело. Он опустил факел, так что теперь лица его попутчиков оказались в темноте, и как бы между прочим сказал:
– Мышей тут было не меньше сотни. Пришлось повозиться, чтобы всех разогнать.
– Всех?
– с надеждой спросил Шон.
– Всех до единой.
– Что-то я замерз. Идемте скорее в дом. Надо развести костер и согреться.
Промолвив сии разумные слова, Шон быстро поднялся по расколотым ступеням и шагнул внутрь. Энна и Тротби тотчас последовали за ним.
В огромной темной комнате было пусто, если не считать обломков стола, половинки лавки, кривого табурета, а также длинного и узкого топчана в углу, заваленного грудой барахла. Сор слоем покрывал земляной пол; единственное окно, затянутое бычьим пузырем, потемнело от пыли; стены большей частью состояли из щелей и дыр, и ветер задувал внутрь брызги дождя и колючий песок.
Пока Шон кинжалом строгал доски стола, дабы соорудить из них костер, Энна подняла лавку, укрепила её у стены, протерла платком шершавую поверхность и села, вытянув длинные ноги в высоких кожаных сапогах. Лишь сейчас, впервые за день вздохнув глубоко и спокойно, она ощутила усталость. Все тонкое гибкое тело её расслабилось, дрема опустилась на веки и легкая, полудетская улыбка пробежала по губам...
Тротби, примостившийся в углу напротив, смотрел на неё с удивлением. Неутомимая, неистовая Энна, оказывается, была совсем ещё юна и невинна. И хотя он своими глазами видел, как летает в её ловких руках смертоносный клинок, как решительна её походка и как остер её взор, ему вдруг захотелось нежно обнять её и заслонить собою от всего этого жестокого, ужасного, мрачного мира...
– А где же Гуччо?
– спросил Шон, сим простым вопросом повергая Тротби в состояние глубочайшего недоумения.
– Что?
– Где Гуччо? Не заблудился ли он?
– Нет, - неуверенно ответил Тротби. Он знал своего верного Ги как отличного бойца и строгого воспитателя, но понятия не имел, как он ориентируется на местности. Впрочем, в такую черную промозглую ночь даже бывалый бродяга может сбиться с дороги и заплутать в лесу... Краска стыда залила бледные щеки Тротби: как он мог оставить Гуччо одного? Как мог забыть о нем? Он снова взял факел.
– Я поеду.
– Куда?
– Поищу его.
– Подожди меня, мальчик. Сейчас поедем вместе.
Шон подбросил в огонь горсть сухих щепок, поворошил их. Сноп искр взметнулся к потолку, на миг озарив комнату багровым светом. Тротби сидел у самого края костра, глядя сквозь пляшущие языки пламени, мимо Одинокого Путника - на юную воительницу. Будучи не в силах оторвать зачарованного взора от безмятежного лица спящей девушки, он немало смутился, когда Шон достал из дорожного мешка, изнутри обшитого кожей, тонкое шерстяное одеяло, и накрыл им Энну. В досаде Тротби ткнул себя в лоб кулаком - почему же он не догадался сделать то же самое? Все повторялось: он опять, увлекшись собою, не подумал о ближнем... Разве так воспитывали его дорогие родители? Разве никогда не говорили они ему о благородстве духовном как о высшем достижении человека?