Беспокойные союзники

— Нет! Хватит крови! Остановитесь!

Проснувшись среди ночи от собственного крика, Шупансея вскочила с постели, бросилась к окну и дрожащей рукой поспешно его прикрыла. Уже не раз, очнувшись от очередного кошмара, она обнаруживала, что стоит перед распахнутым настежь окном; и не впервые она обливалась холодным потом, с ужасом представив себе, что может случиться, если ее не разбудит собственный крик…

— О, Бейса, прости, что нарушаю твой покой… Но.., я услыхала крик.

За спиной у нее вспыхнул светильник. Шупансея обернулась и увидела перед

собой перепуганные глаза своей няньки Каммесин, с давних пор служившей их семье.

— Ничего страшного.., меня просто разбудил какой-то звук, а было темно… Не беспокойся.

Но Каммесин продолжала испуганно, не мигая, смотреть на Шупансею выпученными глазами. «Матерь Бейса! Неужели я так долго пробыла в изгнании, среди вечно дрожащих от страха представителей своего племени, что уже и поведение соотечественников представляется мне странным и раздражает меня? — думала Шупансея. — Когда я успела позабыть, что такой вот пристальный немигающий взгляд свидетельствует об искренней преданности и предельной честности, а не является всего лишь признаком беспокойства и озабоченности? Между прочим, я и сама-то не моргнула ни разу с тех пор, как пробудилась от того кошмарного сна!»

— Ну хорошо, Кам-син, ты права, — призналась Шупансея, с трудом приподнимая закрывавшую глаза пленку и заставляя свои веки сперва сомкнуться, а потом снова разомкнуться. — Мне снова приснился этот кошмарный сон! Но теперь уже все прошло Зажги, пожалуйста, мою лампу и ступай спать.

Старая нянька пожала плечами Этот жест, характерный для всех слуг, как ранкан, так и бейсибцев, означал примерно следующее: я тебе не верю, но мне, в общем-то, безразлично.

— Как скажешь, Бейса. — Каммесин зажгла лампу возле постели своей госпожи и удалилась.

От стыда у Шупансеи горели щеки. Когда дверь за служанкой закрылась, она дала наконец волю своим чувствам. Ну почему этим слугам вечно кажется, что аристократы их даже не замечают! Ничего-то они не понимают! Вот, например, она, Шупансея все время чувствует, что старая нянька ее осуждает, и ей это ох как неприятно! Всю жизнь она привыкла делиться с Каммесин своими тайнами и сомнениями, но теперь, когда ее буквально захлестывают волны отчаяния, ей и посоветоваться не с кем.

По правде говоря, больше всего ей хотелось посоветоваться с самой богиней Бей и понять, почему после стольких лет жизни в Санктуарии она по-прежнему видит кошмарные сны, полные воспоминаний о последних кровавых днях ее короткого, неосвященного правления Бейсибской империей. Однако вот уже целый год голос Богини-матери не звучит в ее ушах. Здесь, в Санктуарии, Бей, подобно всем прочим ранканским богам и магам, почти утратила свою власть и могущество.

Этот город, которым некогда правили боги, нынче стал поистине городом безбожников. И она, аватара великой Матери Бей, лишь порой слышала в своей душе тихий шепот ее сочувствия.

Впрочем, даже и этот тихий шепот приносил ей успокоение — он как будто свидетельствовал, что богиня пока что вполне смирилась с изгнанием и не собирается в ближайшее время возвращаться домой.

— Но мне же этого мало! — вслух произнесла Бейса, надеясь, что богиня ее услышит. — Нельзя оставаться здесь, все время помня только о прошлом.

Сочувственный шепот в ее душе почти стих,

и ей вдруг вспомнилось улыбающееся лицо влюбленного в нее принца Кадакитиса. Шупансея даже зубами скрипнула, отгоняя мысли о нем.

Мать Бей некогда дала немало пищи для разглагольствований всяким циникам, воспылав безумной божественной страстью к богу войны Буреносцу. Половина населения Санктуария — а может, и всего мира — переживала в своих снах жестокое разочарование, когда боги-любовники предпринимали попытки разрешить проблему своих анатомических несоответствий.

Но все эти божественные откровения прекратились, как только магическая «нума» Санктуария выгорела дотла. Впрочем Шупансее-то было известно, что и бог, и богиня по-прежнему не оставляют друг друга без внимания, и она была весьма смущена столь явственно похотливыми устремлениями своей прародительницы.

Вот и теперь — хоть ей и удалось временно изгнать образ богини из души своей — она никак не могла избавиться от мыслей о принце. Конечно же, никакое это не совпадение, что ночные кошмары начались у нее сразу после того, как она объявила об их намерении сочетаться браком, хотя точной даты этого события и не назвала! К тому же она тогда решила подчиниться-таки общепринятым ранканским обычаям и выселила свою личную свиту из дворца Кадакитиса.

Любовь никогда не занимала особо важного места в жизни Шупансеи. Ни одна Бейса до нее, если честно, никогда даже и не осмеливалась полюбить мужчину — какая уж тут любовь, если кровь ее считалась ядовитой, а все сыновья были обречены на смерть еще в материнской утробе. У них на родине принца-консорта всегда попросту приносили в жертву, убивая на алтаре, а каждая очередная Бейса обеспечивала непрерывность наследования по женской линии с помощью случайных, ни к чему не обязывающих любовных связей.

Так могла ли она теперь хоть на мгновение усомниться в том, что ее ночные кошмары — и этот противный холодок в желудке — лишь обратная сторона ее любви к несчастному ранканскому принцу?

Шупансея почувствовала, что дрожит — от страха и от вечной сырости, буквально пропитавшей дворец. Запахнув поплотнее халат, она поискала возле постели теплые шлепанцы. Ничего удивительного, что ранканские женщины вечно натягивают на себя по сто одежек. В Санктуарии всегда ужасно сыро; летом здесь жарко и сыро, зимой (и во все остальные времена года) — сыро и холодно. Поэтому всегда приходится одеваться в платье из мягких, хорошо впитывающих влагу тканей.

Шупансея тихонько приоткрыла дверь, почти уверенная в том, что Каммесин, скорчившись, торчит у замочной скважины, но коридор был пуст, хотя в луче падавшего из ее спальни света она заметила легкое колебание занавески. Несмотря на обычно свойственную пожилым людям бессонницу, Кам-син преспокойно удалилась к себе, завалилась в постель и мгновенно уснула, мирно похрапывая во сне.

На губах Бейсы мелькнула легкая улыбка, и она направилась в восточное крыло. Дважды в год все, кто занимал во дворце хоть сколько-нибудь видное положение, переезжали из одного крыла в другое, полностью сохраняя при выборе новых апартаментов сложившуюся иерархическую традицию. Самые высокородные в жаркое время года занимали апартаменты в восточном крыле издания, а холодной зимой — в западном.