Беспокойный человек
Шрифт:
— А мне все равно, кто вы. Есть правила, им и подчиняйтесь, — так же резко возразила Катерина. — За этих телят я отвечаю, а не вы. Зачем же вы мне мешаете? — И, захлопнув печку, холодно заявила: — Уходите, Марфа Тихоновна, здесь посторонним находиться воспрещается.
Марфа Тихоновна, грозно блеснув глазами, повернулась и молча вышла. Дроздиха, подобрав оставшиеся поленья, поспешила за ней.
Катерина плотно закрыла за ними дверь. Потрогала печку: нет, не нагрелась еще. И вдруг, не выдержав внутреннего напряжения,
В клетках то тут, то гам завозились телята. Один встал, отфыркиваясь спросонья.
— Вот и теляток перебудили, — прошептала Катерина, утираясь концом платка.
Катерина заботливо осмотрела стены — не выступила ли где сырость от внезапного тепла. Но она пришла вовремя: температура в телятнике была низкая — пять градусов ниже нуля.
— Что делают! — всхлипнула Катерина от горя и негодования. — Вот проспала бы, и напустили бы мне сырости!.. А уж где сырость, там и болезни, разве я не знаю! Ну что им надо? Что им не терпится! Я вот деду Антону скажу!
Еще раз взглянув на градусник, Катерина пошла в кладовку за попонками. Ночь холодает. Лучше одеть телят, будет спокойнее.
— Как будто я без них не знаю, что телята озябнуть могут! — всхлипнув в последний раз, горько упрекнула она.
Марфа Тихоновна забыла, что уже полночь на дворе. Она даже не взглянула в окно деда Антона — есть у него свет или нет, — но взошла на крыльцо и громко застучала в дверь.
Бабушка Анна торопливо соскочила с лежанки и включила свет. Дед Антон высунул голову из-под одеяла:
— Что там такое?
И тотчас, встав с постели, принялся торопливо одеваться: если будят среди ноли, значит что-то на скотном случилось.
Бабушка Анна впустила Марфу Тихоновну, с удивлением и тревогой поглядывая на нее. Марфа Тихоновна, бледная и гневная, поклонилась, войдя, и тут же обратилась к деду Антону:
— Антон Савельич, ты мне скажи: я бригадир или нет? Или я и вправду посторонний человек в телятнике? Но если я посторонний человек, то за что же вы мне трудодни платите? И за что же вы меня на доску почета пишете? А если я бригадир, то как же смеет каждая девчонка, которая только вчера наш порог переступила, как она смеет меня из телятника выгонять? И что же ты за хозяин такой на скотном, если своих бригадиров так обижать позволяешь?
Он слушал, покачивая головой, и недовольно крякал.
— Ну, а чего кричать-то, голова? — наконец прервал он Марфу Тихоновну. — Сама же ты и виновата. Ну, а зачем тебя леший к ней в телятник понес? Чего ты там забыла?
— Да ведь не могу же я спокойно смотреть, как телята гибнут! Это ты можешь, а я не могу! — снова закричала старуха. — Ведь мороз на улице, снег выпал! А они, такие-то маленькие, в нетопленом телятнике стоят!.. Это у тебя сердце каменное, а я не могу!
Дед Антон живо взглянул на нее:
— Ну, и что
— Ну и что? Хотела печку истопить. Согреть их немножко!..
Дед Антон мгновенно вспылил:
— А вот уж это тебя делать не просили! Выгнала тебя Катерина? Правильно сделала! Ты бригадир, а правила нарушаешь! Сказано — к молочникам никому, кроме телятницы, не входить, а ты зачем пошла? Да еще и печку топить задумала! Это что ж, мы — свое, а ты — свое? Лебедь в облака, а щука в воду?
— Я не позволю, Антон Савельич, чтобы моих телят простужали!
— Твоих телят? А ты что за помещица такая, что у тебя — целый двор собственных телят? Они и твои, и мои, и Катеринины, и каждого колхозника одинаково.
Марфа Тихоновна отвернулась, не зная, что сказать.
— Ну, и что ты прибегла, голова? — уже мягче продолжал дед Антон. — Что делить-то? Дело общее. Берем пример с хороших хозяйств, первый опыт делаем. А кто, по-настоящему, этот опыт-то делать должен был? Ты! А приходится это делать вон кому, девчонке! Но ты же хоть не мешай, а ведь ты еще и мешаешь! А все почему? Гордость тебя заела. Делай так, как ты прикажешь. Ан иногда мы находим нужным по-другому делать. Значит, подчиняться нужно. Хочешь управлять — умей подчиняться! А вот этого ты, голова, еще и не умеешь никак.
— Что ж мне… значит, из телятника уходить? — помолчав, спросила Марфа Тихоновна.
— Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?
Наступило неприятное молчанье. Но тут поспешила вступить в разговор бабушка Анна.
— Вот и зима наступила, — мирным, добрососедским голосом сказала она, — сейчас бы снегу побольше… — И, словно никакого раздора не было, дружелюбно спросила: — Дров-то навозили, Тихоновна?
— Маловато, — неохотно, но уже понизив голос, ответила Марфа Тихоновна, — еще возочков пять надо бы.
— И у нас маловато… маловато… Прошу, прошу старика, да ведь разве допросишься? Все некогда да некогда… Капусты много ли нарубили?
Постепенно крик перещёл в мирную беседу. Дед Антон, докурив цыгарку, откровенно зевнул.
— Ох, что же это я? — спохватилась Марфа Тихоновна. — Уж ночь на дворе, а я сижу и людям спать не даю…
Она встала и поспешно направилась к двери.
— Ничего, ничего, что ж такого? — любезно возразила бабушка Анна, провожая ее. — Выспимся еще, ночь-то с нами!
— Ах ты, скажи пожалуйста! — вздохнул дед Антон. — Уж вроде и не крупное новшество в жизнь проводим, а и сколько же разговоров, да криков, да волненья! Трудно, трудно тем, кто дорогу прокладывает, как той лошади в обозе, что впереди идет…
— А ведь лошади-то соображают, — заметила бабушка Анна. — Идет, идет передом да устанет, а как устанет, так и свернет в сторону, другую вперед пропустит. Не пора ли и тебе, старик, так-то с дороги свернуть?