Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
Шрифт:
– Кто еще засмеется – домой будет добираться сам. Все мгновенно умолкли, но дон Эммануэль не унимался:
– У тебя мамаша так смахивает на мужика, что вообще-то она – твой папаша. – И еще прибавил: – А усы ты носишь о ней в память.
Пилот смолчал, но когда мы, подцепив трактор к вертолету, забирались внутрь, загородил дону Эммануэлю дорогу и протянул толстую стеганую робу и шлем, больше похожий на мотоциклетный.
– Мы это надеваем, потому что на большой высоте очень холодно, – сказал он.
Дон Эммануэль не понял.
– В моей машине ты не полетишь, – сказал пилот. – Надевай и езжай в тракторе.
Дон Эммануэль, понятное дело, собрался возразить, но летчик надвинулся на
– Или иди пешком, – прибавил он.
Кроткий, точно альпака, дон Эммануэль напялил летное снаряжение и забрался в трактор. Весь обратный путь он просидел, вцепившись в тросы, а пилот летел как можно ближе к земле. Готов биться об заклад: когда подлетали к сьерре, дон Эммануэль не просто оцепенел, а буквально затвердел от холода. Мы высовывались из дверей, смотрели, как он яростно отгоняет канюков и порхавших назойливых птиц; честное слово – ничего лучше мы в жизни не видели.
Когда вернулись, было уже слишком поздно ехать за трактором Антуана, и мы решили привезти его назавтра. Но, собравшись на рассвете, столкнулись с Ремедиос, Консуэло и Долорес, вооруженными до зубов, и Мисаэль проговорил:
– Madre de Dios! [42]
Они пришли отомстить военным.
Но дело было не в том, и Ремедиос сказала:
– Вы, мужчины, убирайтесь-ка отсюда, сегодня очередь женщин покататься на вертолете.
Серхио было возразил: «Ну-ну, это мужская работа, а вы, милашки, возвращайтесь-ка к своим горшкам», – и хуже этого ничего нельзя было придумать. Размахнувшись, Долорес съездила его по уху котомкой, в которой что-то треснуло, как пистолетный выстрел. Котомка у Долорес всегда набита бразильскими орехами – пригрозить мужику, если отвергнет заигрывания, но в этот раз прогуляться на вертолете было важнее, чем перепихнуться за сотню песо.
42
Матерь божья! (исп.)
Так что мы, мужчины, отступили, и женщины довольно быстро привезли трактор Антуана, хоть Консуэло потом и распускала байку, что Долорес во время перекуров ублажила четверых вояк плюс летчика, а та говорила, что Консуэло ей завидует. Позже они подрались на празднике, устроенном в благодарность служивым, и прервали речь Ремедиос, в которой та заявила об одностороннем замирении с армией и официальном роспуске «Народного Авангарда». По окончании драки Ремедиос сказала, что в будущем военные могут помогать, когда захотят, пока служат под командованием генерала Хернандо Монтес Соса. Они действительно потом прилетели на вертолете, привезли десять бочонков с горючим для тракторов и доставили трех механиков, которые разобрали машины, а потом подготовили к работе.
Что касается дона Эммануэля, то на празднике он помирился с чернокожим летчиком, но, уезжая, тот одарил его широкой белозубой улыбкой и сказал:
– А тебя, сукин ты сын, твоя бабка от твоего брата родила.
Пилот на прощанье так стиснул руку дону Эммануэлю, что последний только и нашелся сказать в ответ:
– Совершенно верно, приятель, ты абсолютно прав.
13, в которой его преосвященство делает роковой выбор
Его преосвященство кардинал Доминик Трухильо Гусман отложил доклад Святой Палаты, вполголоса ругнулся, что было ему несвойственно, тут же перекрестился и вознес очи к небесам, испрашивая у них прощения.
Он подошел к окну, долгим взглядом посмотрел на город, который живописно погружался в обычно короткую, но вместе с тем эффектную вечернюю зарю, и вторгшееся
– Дон Сусто, зайдите, пожалуйста, – позвал он, и секретарь появился.
Дон Сусто был бедным монахом-францисканцем с вечным насморком и грязью под ногтями на ногах, что объяснялось упорным желанием ходить только в сандалиях. Он очень серьезно относился к своим обязанностям, но мучился тем, что его оторвали от монастыря для услужения во дворце хозяину, чьи пороки слишком очевидны. Шестидесятилетний, изношенный жизнью в молитвах на каменном полу, при скудной пище и подъеме в пять утра, даже когда в том не было необходимости, дон Сусто преждевременно состарился. Худой, как скелет, он усох и ссутулился, а на голом черепе одиноко торчали редкие клочья волос. Из многочисленных добродетелей секретаря его преосвященство превыше всего ценил добросовестность, а одним-единственным пороком дона Сусто было тайное курение трубочки в распахнутое окно кельи. Он прожил сорок лет в страхе, что начальники его разоблачат, и не признавался в этом грехе до смертного одра. Ему пришлось умирать в недоумении: исповедник сообщил, что курение трубочки вовсе не является смертным грехом.
С гроссбухом под мышкой верный секретарь пришаркал, и его преосвященство подозвал его к окну.
– Определите этот запах, – попросил кардинал, – и скажите, то ли оно, что я думаю.
Дон Сусто перегнулся через подоконник и нюхнул отвратительный аромат.
– Полагаю, моча, – сказал он. – К несчастью, это знак времен.
– Каких времен? – строго вопросил кардинал. – Разве бывают времена, когда река перед дворцом должна быть столь зловонной?
– Все из-за los olvidados, – сказал дон Сусто.
Кардинал надменно фыркнул, ожидая лекции на социальную тему:
– И кто же эти «забытые»?
Дон Сусто ответил, постаравшись не выказать удивления:
– Эти люди очень бедны, ваше преосвященство. Они построили за городом трущобу, невероятно убогую. Просто сердце разрывается на них смотреть. У них нет канализации, и они ходят прямо в реку, хотя сами же берут из нее воду.
Кардинал сморщился от омерзения.
– Их следует удалить. Никакого сомнения, там притон воров и проституток.
– Но куда? – спросил дон Сусто. – Они заполонили античные руины в парке Инкарама, и когда их оттуда выдворили, они взяли и вернулись. Это поистине заблудшие души нашего времени, но все-таки, ваше преосвященство, в них есть мужество.
– Как прикажете это понимать, дон Сусто? Они безответственны и ленивы, больше ничего.
– Не смею спорить, они необразованны, и нравственность их частенько в прискорбном состоянии, ваше преосвященство, но они мастера на выдумку. Каждый раз во время дождя их картонные лачуги смывает, но через сутки хибарки снова стоят. Эти люди готовят нежное жаркое из крыс и кожи от сандалий, рыщут по помойкам, и этим сродни Лазарю, ваше преосвященство. Болеют брюшным тифом и холерой, но все же устраивают лучшие в столице карнавалы.