Беспокойство
Шрифт:
— Разрешите вопрос?
— Вопросы там, в конторе. Вы поедете туда на моей машине сейчас же, прошу. — Хьюм показал рукой на дверь.
— Я доволен, сэр. Могу заверить…
Хьюм прервал его:
— О, чувства, это не надо, не надо. Эмоций не надо. Желаю успеха, господин Шредер.
Ни в машине, ни около нее шофера не оказалось. Шредер хотел обратиться к сержанту, все еще жующему резинку, но решил подождать. Над трубой по-прежнему кудрявился дымок. Котельная была построена раньше, чем начали сюда поступать ребята. «Значит, химик Эхман ушел в глубокое подполье», — заключил Шредер и заметил водителя машины, стоявшего у ограды приюта, возле четырех сосен.
— Кто там похоронен?
Шофер с длинными волосами, очень похожий лицом на Иисуса Христа, пожал плечами, потом повернулся к Шредеру и, не вынимая изо рта сигареты, сказал:
— Какой-то Генрих Мюллер. Не знаете?
— Нет.
Шредер знал Генриха Мюллера. Мысль о нем не покидала и тогда, когда он получил инструкцию, и теперь, на гастролях в европейских странах. Теперь он совершенно не сомневался по поводу Стенбека-Эхмана, не сомневался и в том, для чего был создан «Лесной приют».
Из Варшавы труппа выехала в Чехословакию. В Праге, перед тем как отправиться в Советский Союз, он получил телеграмму: «Мадлен положили в больницу. Срочно возвращайся. Отец». Ассистент, упаковывая реквизит, спросил:
— В чем дело, сэр?
— Все в порядке, Джим, — ответил Шредер. — Гастроли продолжаются.
— Я собаке бросаю камень. — Хьюм сделал медленный жест, показывая, как он бросает. — Обыкновенный камень. Она кидается за ним, думая, что это кусок мяса, пища.
С глазу на глаз со Стенбеком Хьюм старался быть более разговорчивым, иногда излагал свой метод работы, проверенный опытом. Стенбек воспринимал слова Хьюма спокойно и даже с некоторым безразличием: в такие минуты он думал о своем и все мысли его кружились вокруг засевшей в голове собственной фразы: «Ассистент может стать профессором». В своей истории Германская империя не раз оказывалась в роли ассистента… Она как бы стояла в стороне от мировых операций, лишь подавала соответствующий инструмент в руки владык-профессоров… Подавала, постепенно отталкивая… Подавала таким образом, чтобы профессора чаще и чаще ошибались. «В конце концов, мы занимали главные позиции. Мюллер прав, надо терпеть, но никогда не забывать о великой империи».
— Ну и что же эта собака? — спросил Стенбек.
Хьюм помедлил с ответом, еще глядя на то место, куда он бросил воображаемый кусок мяса.
— Глупость людей сродни инстинкту животного, человека легко одурачить. Я не думаю, что ваш фюрер держал в руках знамя подлинного немецкого духа.
Это было слишком для Стенбека. Но он умел мгновенно и беспощадно погашать в себе душевные взрывы. Да и Хьюм немного смягчил.
— Я говорю о зоркости и терпении. Кажется, Германии Гитлера не хватило этих качеств. Она не смогла завоевать себе настоящих союзников. Покойный Мюллер сам мне не раз об этом говорил. — Хьюм положил ноги на стол так, что толстые подошвы его ботинок чуть не касались рук Стенбека. Это тоже было слишком, но Стенбек стерпел.
— Мы сделали все, чтобы вас закамуфлировать. — Хьюм все же убрал ноги наконец. — Создали все условия для плодотворной работы. — Хьюм снял с вешалки плащ и направился к двери, но тут же вернулся. — Я улетаю, — сказал он. — У меня к вам один вопрос. Вы очень любили Эльзу?
— Эльзу? Почему вы о ней спрашиваете?
— По нашим данным, она уехала в ГДР…
— А сын, Отто?… Тоже?
— Да.
— Это невероятно!
— Значит, любите…
— Нет,
— А знаете что? Женитесь на американке.
Это тоже был его метод: женить, чтобы закрепить, прочнее привязать подчиненного к его стране. О, этот Хьюм, отвергающий эмоции, чувства, стучащий себя по лбу, как по заранее запрограммированной электронно-вычислительной машине, не прочь был, когда ему выгодно, того или другого посадить и на якорь семейных отношений.
— Вы получите отпуск, погуляете по Нью-Йорку…
Он ждал ответа. Замигала лампочка отдела информации. Хьюм взял трубку. Его лицо перекосилось, словно от внезапного приступа зубной боли.
— Принесите!..
Он долго смотрел на четвертую полосу газеты, и Стенбек видел, как лоб у Хьюма все гуще покрывался капельками пота, а глаза округлялись. Казалось, вот-вот они выскочат из орбит.
— Посмотрите! — бросил он Стенбеку газету. — Венке и этот покойник… Они вместе сняты!
Стенбек успел лишь увидеть фотографию Сергея, как Хьюм выхватил из рук газету:
— Вас это не касается. — Швырнул плащ на пол и совершенно неожиданно расхохотался, хлопая в ладоши: — Великолепно, великолепно!
У Стенбека по спине забегали мурашки: Хьюм мог перевоплощаться, Стенбек знал об этом из короткого разговора с Мюллером. И сейчас Хьюм, хлопая в ладоши и хохоча, играет перед ним.
— Аминь, — сказал Стенбек.
— Что? — спросил Хьюм.
— Желаю вам счастливого пути.
— О да, вы свободны, Стенбек. Я, вероятно, задержусь денька на три.
Венке втолкнули в одиночную камеру без предварительного допроса. Втолкнули грубо. Довольно симпатичный с виду полицейский, улыбаясь и прихорашиваясь, вдруг подмигнул ему черным, смолянистым глазом и ударил в спину кулачищем. Когда Венке поднялся с пола, симпатяга полицейский опять подмигнул ему, стоя с широко расставленными ногами и уперев кулаки в бока. Он захлопнул дверь с такой силой, что посыпалась штукатурка с потолка и у Венке под ногами качнулся пол.
— Вот это работяга! — прошептал Венке. В первые минуты он совершенно не думал о случившемся, подражая в мурлыкании полицейскому, рассматривал камеру: серые, давно не беленные стены, топчан, грубо сколоченный из крепкого дерева, параша в углу, густо напудренная известью, небольшое окошко вверху, рябившее железными квадратиками. Прутья толстые, даже чрезмерно толстые для такого маленького окошка.
Венке лег на топчан и сразу уснул. Проспал он всю ночь без сновидений крепким, глухим сном. Проснулся и тотчас же увидел солнечный лучик, проникший в камеру сквозь решетку. Луч, как бы дрожа, переливался бледной синевой. И оттого, что луч был слегка подкрашен синевой и в глазах Венке чуть подрагивал, шевелился, он напоминал ему море, которое Венке видел в Ялте. Он и Стени прогуливались по берегу. Стени был в ударе, говорил о будущем. Рисовал такие светлые, радужные картины, что невольно и сам Венке постепенно настраивался на лад Стенбека. Война, по мнению Стени, должна была завершиться через несколько месяцев полным разгромом русских. И конечно же, он, Стенбек, откроет свое собственное предприятие (к тому времени Стени уже не устраивал институт, он поговаривал о химическом комбинате с многочисленными отделениями в зависимых от Германии странах). И конечно же, он, Стенбек, одарит Венке высокой должностью. Море, которого почему-то не замечал Стенбек, сияющий в лучах солнца снежный колпак Ай-Петри, хохот пьяных солдат на пляже — все это великолепно гармонировало с будущим, с тем, о чем рассказывал Стени…