Беспредел
Шрифт:
Рядом с Севрюгиным (слева от него) истово крестился Василий Дмитриев в своей шикарной черной униформе с адмиральскими погонами. Он, видимо, по совместительству курировал "Русский собор". Крестился он гораздо более профессионально, чем Севрюгин, хотя в глазах у него не читалось никакого благочестия.
Справа от Севрюгина стоял генерал Орлов, поддерживаемый под руку каким-то молодцем в полувоенной форме. Выглядел он очень плохо и, кажется, в его молитве было что-то искреннее.
Чуть поодаль от этой компании скромно стоял Беркесов. Нет, он не крестился. Он держал в руке свечку с каким-то печальным и сосредоточенным видом. В глазах его
Сказочная красота Преображенского храма сменилась в передаче Вензорова убогим видом какой-то городской окраины. Дюжина милиционеров в форме и штатском вытаскивали из какого-то заросшего пруда труп.
Голос Вензорова за кадром пояснял: "А это, видимо, обычные мафиозные разборки. В озере Шувалово обнаружен труп мужчины со связанными руками и со следами пыток. На вид примерно 35–40 лет. Начато следствие".
Камера крупным планом показало лицо убитого. Я вздохнул. Виктору Ивановичу Белову совсем не нужно было торопиться на волю из следственного изолятора на Шпалерной. Интересная страна Россия: здесь или вовсе не выполняют приказы, но если выполняют, то очень быстро.
Дальше замелькали какие-то пойманные рэкетиры и квартирные воры, пожары, помойки и голодные старухи. На минуту возникло растерянное лицо какого-то полковника на фоне знамени СССР, призывающего свергнуть существующий режим. Затем Вензоров с полуулыбкой сообщил о завтрашней погоде, и на экран, как кавалерийская орда мамлюков, ворвалась на ковбойских лошадях и автомашинах всех марок реклама наших (американских) сигарет. В Америке ее давно запретили, и она лихо эмигрировала на территорию бывшего Союза.
Я отвернулся от экрана и взглянул на табло. Там все еще зеленело объявление, что авиарейс из Парижа задерживается на 40 минут по техническим причинам. Я уже собрался отправиться в бар и выпить пива, как вдруг услышал свое имя. Оглянувшись, я не поверил своим глазам: Патриция О'Нейл — Великолепная Пат — в шапке своих золотых волос и с насмешливым взглядом зеленых глаз шла прямо в мои объятия.
— Господи, — удивленно проговорил я. — Это ты, Пат? Или твоя дочь?
— Ты мог бы спросить и о внучке, Майк, — рассмеялась она. — Ты всегда был мастером на комплименты. Но как тесен мир! Я совсем не ожидала встретить здесь именно тебя.
— Интересно, — сказал я. — Меня-то здесь встретить не проблема. Я работаю в этой стране. А ты-то как здесь оказалась? Впрочем, — продолжал я, — могу держать пари, что ты прилетела на какую-нибудь премьеру в Мариинском театре. Угадал?
— Ты умница, Майк, — Пат чмокнула меня в щеку. — Конечно. Я сейчас работаю в фонде, который пытается сохранить русскую школу классического балета. Я тебе всегда говорила, что русский балет — это лучшее, что создала Россия за все время своего существования.
Пат была помешана на русском балете. Лет семь или восемь назад она появилась в Москве и работала над какой-то монументальной монографией о Большом театре. В то время она часто бывала в посольстве, используя атташе по культуре в качестве боевого тарана,
Я как официальный представитель посольства провожал Пат на самолет, куда чекисты ее доставили о такими предосторожностями, как будто она была террористкой высочайшего класса. Это происходило как раз в то время, когда группа Толкачева выпотрошила без остатка все секреты советских ВВС, а группа Гриценко приканчивала последние секреты хваленого советского ракетостроения, что нам позволило пристыковать ко всем их спутникам взрывные устройства, чтобы разнести их в клочья в случае необходимости одним радиосигналом. И в это время восемь(!) мордастых гебистов вывели Пат из машины и передали ее мне у трапа самолета. К счастью, это не отразилось на ее любви к русскому балету, но наш роман закончился.
— Ты все еще работаешь на дядюшку Сэма? — спросила Пат.
Я развел руками:
— Не всякому дана привилегия заниматься любимым делом, как тебе, Пат.
— Ты все в посольстве? — поинтересовалась она. — И какой пост ты сейчас занимаешь?
— Как и тогда, — ответил я. — Помощник атташе по культуре.
В ее глазах появилась грусть, обычная при разговоре с чиновником-неудачником.
— Да, я неудачник, Пат, — сознался я. — В госдепе не так легко сделать карьеру. Для этого надо обладать качествами, которых у меня не оказалось. Но я вскоре уйду в отставку и устроюсь литературным агентом при своем старом папе, который пишет военные мемуары.
— Это где? — спросила Пат.
— В Висконсине. Недалеко от Грин-Бей, — пояснил я.
— Перебирайся лучше в Бостон, — предложила она.
— Это еще зачем? — не понял я.
Она улыбнулась:
— Потому что там живу я, Майк.
Пока я собирался что-то ответить, к нам подбежала какая-то дама, видимо, тоже любительница русского балета, с криком:
— Патриция, куда же ты пропала? Идет уже регистрация на наш рейс.
— Чао, — Пат снова чмокнула меня в щеку. На этот раз и я умудрился сделать тоже самое, то есть поцеловать в щечку и ее.
— Когда приедешь в Штаты, обязательно позвони, — она помахала мне рукой, увлекаемая подругой в тоннель, ведущий на посадку. Я проводил их взглядом.
То, что я не был женат — это понятно. Как добрый американец, я не хотел портить статистику по количеству вдов в Соединенных Штатах — самую низкую в мире. А вот почему Пат не вышла за эти годы замуж, мне, видимо, предстояло узнать по возвращении домой.
Я вспомнил, что собирался выпить пива в баре, и уже направился туда, как наконец-то на трех языках объявили о прибытии рейса из Парижа…