Бессердечные изгои. Падший враг
Шрифт:
Никаких больше дорогих костюмов с пачками, русских пачек или танцевальных лагерей в Цюрихе.
Балетная карьера моей сводной сестры закончилась.
Как и моя жизнь, какой я ее знал.
Снимки рентгена пришли через несколько минут после того как мы с отцом приехали в больницу.
Он не смотрел на меня, ни разу не взглянул, пока мы ехали сюда. Я выложил ему все, что случилось, кроме той части, где сам подстрекал ее. Не хотелось совсем пасть в его глазах. Кроме того, она же выжила, не так ли?
–
– Лучше бы с ней было все в порядке, для тебя же, – прорычал он, смотря вперед. – В любом случае, что вы вдвоем делали там?
– Играли.
– Ты играешь с большим риском. Типичный Корбин, – он фыркнул.
При чем здесь риск? Я все равно всегда предпочитал сначала думать, а потом делать.
– Это хорошо или плохо? – спросил я.
– Если говорить просто, это неизлечимое состояние, развивающееся из-за слишком большого денежного состояния, огромного эго и свободного времени. – Он стянул свои кожаные перчатки. – Мы, Корбины, обычно бунтуем не просто так. Надеюсь, ты делал это не из-за желания убить сестру. Возьми себя в руки, дитя.
Это был самый долгий разговор, который у нас был за месяцы, может, даже за годы, поэтому я ухватился за его слова. Не то чтобы он постоянно игнорировал меня. Отец прекрасно следил, чтобы у меня были отличные оценки, я посещал все дополнительные занятия и все в этом роде. Он просто никогда особо не обсуждал это.
Вердикт пришел вместе со снимками рентгена. У Грейслин были сломаны две ноги и небольшой вывих позвоночника, что требовало хирургического вмешательства.
У нее также был диагноз – кусок дерьма.
Последнее не было медицинским постановлением, но все же правдой.
– Это он. Он сделал это со мной. Он толкнул меня, мамочка. – Как только подействовало обезболивающее, а ее ноги забинтовали, она, обвиняя, указала на меня пальцем, прищуривая свои темные глаза.
Впервые я искренне не знал, что сказать. Толкнул ее? Я пытался спасти ее, и она прекрасно это знала.
– Чушь! Ты побежала по краю и упала! – взволнованно сказал я. – Я пытался вытащить тебя. Ты почти оторвала мне руки. Вот, я могу доказать.
Я закатал рукава, поворачиваясь к отцу и Миранде и показывая следы, которые остались от Грейслин на моей коже. Они были красными, глубокими и воспаленными, уже начиная превращаться в шрамы.
– Ты пытался меня толкнуть, поэтому я защищалась. Ты хотел избавиться от меня. Ты сам так сказал. Тебе надоело делить внимание мамы и папы.
Это было именно тем, что сделала бы она. Я ненавидел, когда отец или Миранда обращали на меня внимание. Оно всегда было негативным или доставляло мне проблемы.
– Почему ты врешь? – Я не мог закрыть рот от удивления.
– Почему ты врешь? – она оскалилась. – Ты пойман. Просто признайся! Ты мог убить меня!
– О, моя маленькая голубка. Что этот
Я оглянулся вокруг комнаты, ожидая… Что именно я ждал? Что кто-то зайдет в комнату и спасет меня? В мире не существовало человека, который мог бы защитить меня. Я всегда знал это, но вдруг давящее ощущение моего одиночества образовалось у меня в груди, из-за чего стало трудно дышать.
– Вранье – выход для трусов, сын. – Пальцы отца крепко сжались на моем плече, как бы предупреждая меня не продолжать спор. – Признайся и прими последствия, как мужчина.
Он не верил мне.
Он никогда не поверил бы мне.
Ему только нужно, чтобы проблема замялась для него и Миранды, тогда не будет больше криков, ругани и пощечин.
Грейслин, несмотря на то что у нее не получилось все, что получалось отлично у меня, все равно была их любимым ребенком. Нормальным ребенком. Тот, который смеялся, плакал и зевал, когда другие зевали.
Болезненное осознание, что я вправду был одинок в этом мире, буквально ударило по мне.
– Конечно. Я толкнул ее. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что недостаточно сильно. В следующий раз получится лучше, видимо, – проговорил я, убийственным взглядом смотря на Грейслин сверху вниз, стиснув зубы.
А потом к Грейслин пришло понимание. Что все это было правдой. А не частью наших глупых выдуманных игр. Я мог видеть это в ее глазах. Вспышка сожаления, за которой последовал выброс адреналина. Осознание, что, что бы она ни делала сейчас, это работало, по крайней мере, в данный момент. Она наконец выиграла в чем-то против меня.
Но я никогда не позволил бы ей победить. До последнего вздоха.
Я развернулся и выскочил из больничной палаты, оставляя слабые остатки того, что по идее должно было быть моей семьей.
Позже этой же ночью, когда Миранда вернулась из больницы без Грейслин, отец и я ждали в столовой, в тишине смотря на наши руки.
– Дуг, на пару слов, – кратко сказала Миранда, подзывая моего отца наверх. Они закрыли за собой двери. Я же прижался к ним ухом, во рту у меня пересохло. – Слишком много, слишком долго. Это чистое пренебрежение. Я не могу со спокойной душой допустить, чтобы моя дочь стала добычей в руках твоего неуправляемого сына. С меня достаточно, Дуг.
Я знал, что на самом деле бесило Миранду во мне, и проблема была совсем не в данной ситуации с Грейслин.
Я выглядел точь-в-точь как моя мать, ушедшая из жизни Патрис Шаламе.
Я был постоянным напоминанием, что она была жива. Что когда-то она украла Дугласа Корбина у нее. Что если бы не Патрис, то меня бы не было.
Грейслин тоже не было бы.
Это была противоречивая утопия для отца и Миранды. Версия реальности, которую они почти смогли достичь. И был я, кто портил все.