Бессердечный
Шрифт:
В раковине полно грязных тарелок, а на столешницах беспорядочно разбросаны стопки почтового мусора. Полдюжины пар кроссовок брошены в кучу рядом с обувным шкафом у входа, а куча потных хоккейных свитеров валяются в корзине для белья рядом с дверцей шкафа в гостиной.
Уверена, что под всей этой грязью и бардаком скрывается прекрасное место. Это многовековое здание, построенное из известняка, с большим черным навесом, который выступает до самого тротуара. Здесь есть швейцар и круглосуточная охрана, а Центральный парк всего в десяти минутах ходьбы.
Пошаркав
Телефон вибрирует в кармане, возвращая меня из немного туманного и потрепанного состояния, в котором я оказалась из-за смены часовых поясов, и я улыбаюсь, увидев, что звонит мама.
— Привет, — отвечаю я.
— Как все прошло? — Ее милый и тихий голос пронизан беспокойством.
Не понимаю, почему все так беспокоятся обо мне. Ужасно трагично, что он умер, но я не знала его. Честно говоря, больше всего меня беспокоит то, что никогда так и не узнаю, и не потому, что не пыталась. Он не хотел иметь ничего общего с внебрачным ребенком своего отца, и каждый раз, когда я пыталась наладить с ним контакт, он совершенно четко давал это понять.
— Это была прекрасная панихида, — говорю я, касаясь пальцем кристально чистого окна во всю стену. Все настолько четкое и ясное, что, кажется, я могла бы просто протянуть руку и коснуться здания, расположенного через дорогу. Кажется, окна — единственное, что здесь не трогали, и я задаюсь вопросом, проводил ли он когда-либо время, стоя здесь и любуясь всей этой красотой. — Пришло много людей. Сотни, может, тысяча. Людям в церкви пришлось стоять.
— Кто говорил прощальную речь? — спрашивает она.
— Его тренер.
— Знаешь, печально, что в последние часы жизни с ним никого не было, — тихо говорит она. — Никого не было рядом с ним в больнице. У меня сердце сжимается от мысли, что он умер в одиночестве.
— У него могла бы быть я.
— Знаю, дорогая, — вздыхает мама на другом конце линии — у нее не то настроение, чтобы в миллионный раз это обсуждать, но все нормально, потому что я тоже не желаю. — Как ты с этим справляешься? Я знаю, что у тебя полно забот c уборкой в доме, разбирательством с его наследством и всем остальным.
— Я в порядке, мам. Я справляюсь.
— Ну, ладно, по крайней мере, теперь он снова с семьей. Они вместе, так что пусть покоятся с миром, — говорит мама, и я представляю, как она крестится. Мне смешно от того, что она так небрежно говорит о супружеской паре, чей брак разрушила около двадцати лет назад.
Я отхожу от окна и сажусь в одно из его кожаных кресел. Кожа мягкая и гладкая, без трещин и складок, и меня мучает вопрос, задумывался ли он когда-нибудь о том, чтобы завершить свою карьеру и на какое-то время остановиться на достигнутом.
В дверь тихо стучат, хотя нет, кажется, мне показалось, но через несколько секунд стук снова повторяется.
— Кто-то пришел, мам. Я позвоню позже, хорошо? — шепчу я, заканчивая разговор,
Пригладив темную челку и поправив рубашку, я встаю на носочки, смотрю в глазок, и у меня перехватывает дыхание, а рука замирает на дверном засове. За дверью стоит мужчина, на нем черный костюм и зеленый галстук «Спартанцев». Скорее всего, это один из товарищей Брайса по команде.
Прочистив горло, я отпираю замок и распахиваю дверь.
— Привет.
Парень возвышается надо мной и так пристально смотрит своими покрасневшими, полными слез глазами, словно заглядывает мне в душу. На его лице отражается боль. Он выглядит так, будто не спал уже несколько дней.
— Ты сестра Брайса? — спрашивает он.
Я киваю.
— Прости, — говорит он и проводит огромной ладонью по своим коротким волосам цвета кофе. Аромат лосьона после бритья заполняет пространство между нами. — Я не знаю твоего имени.
Наверное, потому, что Брайс не хотел, чтобы кто-то знал о моем существовании...
— Айла, — говорю я. — Айла Колдуэлл.
Я чувствую, мой брат хотел бы, чтобы я абсолютно ясно дала понять, что у нас разные фамилии, хотя отец один.
— Даже и не знал, что у него есть сестра, пока тренер не сказал мне об этом сегодня. Брайс никогда не говорил о своей семье, — говорит он, глядя мне в глаза. — Не важно, я зашел, потому что мы с друзьями собираемся выпить по парочке стаканчиков. Не то чтобы потусоваться вместе или типа того, просто выпить за старые времена... почтить память Брайса и все такое.
— Да. Понимаю.
Я прикусываю нижнюю губу, смотрю вниз и пытаюсь решить, что ему ответить. Полчаса назад я хотела запереться в комнате для гостей, принять горячий душ и лечь спать пораньше.
— Это за наш счет, — говорит он, как будто деньги — решающий фактор. — Знаешь, ведь ты его семья, а мы заботимся о своих.
— По правде говоря, я...
Я выдавливаю из себя извиняющуюся улыбку, но вижу, как он поникает, и этого достаточно, чтобы я почувствовала себя самой большой засранкой в мире. Может, когда он смотрит на меня, то видит Брайса и чувствует, что я последняя связь с человеком, которого в своей жизни больше никогда не увидит. Он не был обязан приходить сюда, в квартиру своего мертвого товарища, чтобы пригласить его сестру, с которой тот не общался, выпить что-нибудь за свой счет. Он сделал это по доброте душевной. Я не могу отказать. Это было бы грубо.
Думаю, я могу поднять один прощальный тост за жизнь человека, который ненавидел меня так сильно, что почти сдал в полицию за киберпреследование, хотя я всего-то спонтанно отправила сообщение в «Фейсбук». (Примеч. Киберпреследование — это использование технологий, в частности Интернета, для преследования других людей).
— Я сильно измотана. Эти пару дней были очень длинными, — говорю я, внезапно ощущая, как пояс моих колготок впивается в живот. Я хочу снять с себя это удручающее платье и обтягивающие колготки, но также хочу поступить по совести. — Но я пойду с вами, ребята, ради одного бокальчика.