Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

Склут Ребекка

Многие ученые, с которыми я обсуждала этот вопрос, согласны с Бламбергом. «Это капиталистическое общество, — считает Уэйн Гроди. — Люди вроде Теда Славина извлекают из этого выгоду. Знаете, по-моему, если вы собрались расширять клиентуру и искать покупателей, то вам и карты в руки».

Дело в том, что люди не могут «расширять клиентуру», пока не будут знать, что их ткани изначально могут представлять ценность для исследователей. Разница между Тедом Славиным, Джоном Муром и Генриеттой Лакс заключалась в том, что Славину сообщили, что его ткани особенные и что ученые хотели бы использовать их в исследованиях, поэтому он имел возможность контролировать свои ткани и выставить свои условия до того, как его ткани покинули его тело. Другими словами, он был информирован

и дал согласие. В конечном итоге возникает вопрос: какой объем научной информации должен быть обязательным (с этической и юридической точек зрения), чтобы дать людям возможность поступить так же, как Славин. И мы опять возвращаемся к сложной проблеме согласия.

Не существует закона, который бы требовал информированного согласия на хранение тканей для исследований, точно так же, как нет четкого требования информировать доноров, если их ткани могут представлять коммерческую ценность. В 2006 году исследователь одного из национальных учреждений здравоохранения предоставил тысячи образцов тканей фармацевтической компании Pfizer в обмен на примерно полмиллиона долларов. Он был привлечен к ответственности за нарушение одного из федеральных законов о злоупотреблении служебным положением: не за то, что он не сообщил донорам о своих финансовых интересах или о ценности их тканей, а за то, что исследователи из федеральных учреждений не имеют права получать деньги от фармацевтических компаний. Это дело расследовалось конгрессом и впоследствии там же слушалось. Возможные интересы пациентов и отсутствие у них знаний о ценности образцов их тканей в этом судебном процессе не упоминались ни разу.

Несмотря на то что судья, занимавшийся делом Джона Мура, заявил, что пациентам необходимо сообщать о потенциальной коммерческой ценности их тканей, до сих пор нет закона, обязывающего выполнять это постановление и оно так и остается судебным прецедентом. На сегодняшний день учреждение само решает, стоит ли раскрывать данную информацию, и многие предпочитают не уведомлять пациентов. В некоторых формах согласия вообще не упоминаются деньги. В других, более откровенных заявляется: «Мы можем отдать или продать образец ваших тканей и определенную медицинскую информацию о вас». В еще одних формах попросту говорится: «Вы не получите компенсацию за предоставленную ткань». Иные запутывают: «Ваш образец будет находиться в собственности [название университета]. Неизвестно, сможете ли вы получить (принять участие в) какую-либо финансовую компенсацию (плату) от любой выгоды, полученной в результате данного исследования».

Активисты в борьбе за права собственности на ткани утверждают, что крайне важно сообщать о любой потенциальной финансовой выгоде, которая может быть получена в результате использования человеческих тканей. «Речь не о том, чтобы пытаться отсечь пациентов от финансовой стороны дела, — говорит Лори Эндрюс. — Мы хотим дать возможность людям выражать свои желания». Клейтон соглашается с ней, но при этом добавляет: «Основная проблема здесь — не деньги. Проблема заключается в точке зрения, согласно которой люди, от которых происходят эти ткани, не имеют значения».

После судебного процесса Мура конгресс провел слушания и подготовил доклады. При этом были выявлены миллионы долларов, полученных в результате исследований человеческих тканей. В результате был сформирован специальный комитет для оценки создавшейся ситуации и подготовки практических рекомендаций. Комитет пришел к следующим выводам: использование человеческих клеток и тканей в биотехнологии таит в себе «великие перспективы» с точки зрения улучшения человеческого здоровья, однако при этом встают масштабные этические и юридические вопросы, на которые «не было найдено ответа» и к которым «не применимы никакие законы, политика или этические нормы». Все это, по их словам, следовало прояснить.

В 1999 году Национальная консультативная комиссия по биоэтике (NBAC) при президенте Клинтоне выпустила отчет, в котором говорилось, что федеральный контроль над исследованиями тканей был «неадекватным» и «неопределенным».

Комиссия рекомендовала внести конкретные изменения, которые гарантировали бы пациентам право контролировать использование своих тканей. Однако в отчете не было дано ответа на вопрос о том, кто будет получать прибыль от человеческого тела. Было лишь сказано, что данная проблема «порождает ряд сложностей» и подлежит дальнейшему расследованию. Однако мало что изменилось.

Спустя годы я спросила Уэйн Гроди, кто был в гуще споров в 1990-х годах и почему рекомендации конгресса и отчет NBAC как будто испарились.

«Странно, но понятия не имею, — ответила она. — Если сможете выяснить, я бы тоже хотела знать. Все мы попросту хотели об этом забыть — как будто проблема просто исчезнет сама собой, если не обращать на нее внимания».

Однако ничего не исчезло. И судя по равномерному потоку судебных разбирательств, связанных с тканями, эта проблема не исчезнет и в ближайшем будущем.

Несмотря на все прочие иски и давление, оказанное на них со стороны, семья Лакс никогда по-настоящему не пыталась подать против кого-либо в суд по поводу клеток HeLa. Несколько юристов и специалистов по этике говорили мне, что, раз теперь уже невозможно обеспечить анонимность клеток HeLa, то исследования с их участием должны регулироваться нормами общего права. А поскольку значительная часть ДНК, представленной в клетках Генриетты, присутствует и у ее детей, то можно утверждать, что ученые, проводя исследования над HeLa, проводят их также и на детях семьи Лакс. Общее право гласит, что объектам исследования должна быть предоставлена возможность в любой момент отказаться от участия в исследованиях. Соответственно, как объяснили мне эти эксперты, теоретически семья Лакс могла бы прекратить использование клеток HeLa в любых исследованиях по всему миру. На самом деле, уже имели место подобные прецеденты. Так, в Исландии одной женщине удалось изъять ДНК своего отца из базы данных. Каждый исследователь, с которым я делилась этой идеей, вздрагивал от одной лишь мысли об этом. Винсент Раканиелло — профессор микробиологии и иммунологии Колумбийского университета, который как-то подсчитал, что вырастил около 800 миллиардов клеток HeLa для собственного исследования, говорит, что ограничение использования клеток HeLa было бы гибельным. По его словам: «Последствия для науки были бы невообразимыми».

Что касается Лаксов, то их юридические возможности невелики. Возбудить иск по поводу первоначального изъятия клеток они не могут по нескольким причинам, в том числе из-за истечения срока давности десятки лет назад. Они могут попытаться путем судебного разбирательства остановить исследования с применением HeLa, обосновывая это тем, что невозможно анонимизировать клетки HeLa, ибо они содержат их ДНК. Однако многие юристы, с которыми я обсуждала этот вопрос, сомневаются, что подобный иск будет выигран. При всем при том Лаксы не заинтересованы останавливать все исследования с использованием HeLa.

«Не хочу доставлять проблемы науке, — заявил мне Сонни, когда эта книга вышла из печати. — Дейл не хотела бы этого. И кроме того, я горжусь своей матерью и тем, что она сделала для науки. Надеюсь лишь, что больница Хопкинса и некоторые другие, кто извлек выгоду из ее клеток, сделают что-нибудь, чтобы почтить ее и наладить отношения с семьей».

Благодарности

Снова и снова встречалась я с людьми, которых побудила к действиям история Генриетты и ее клеток — побудила и наполнила желанием каким-то образом выразить ей свою благодарность за вклад в науку и возместить ущерб, нанесенный ее семье. Многие из таких людей направили свою энергию на то, чтобы помочь мне в работе над этой книгой. Я признательна каждому, кто вложил время, знания, деньги и свое сердце в этот проект. У меня не хватит места перечислить вас всех, но без вашей помощи эта книга не была бы написана.