Бессмертник
Шрифт:
— Надо мне, пожалуй, почаще болеть. Столько заботы и внимания!
— Упаси Господи! Мы о вас и без того будем хорошо заботиться.
— Знаю, Селеста, знаю.
— Хотите чаю или еще чего-нибудь?
— Спасибо, я попью чаю, когда вернется жена.
— Она скоро придет. Закрыть дверь?
— Нет, оставьте открытой. Спасибо.
Приятно слышать звуки дома. Внизу Селеста разговаривает с поденщицей. Хорошая женщина Селеста. Член семьи. Пускай-ка Стив поговорит с ней — у них же в моде опросы. Пускай спросит — нравится ей такая жизнь или нет. Уж она ему распишет! Ей небось пожаловаться
Скоро вернется Анна. Он отправил ее на обед в Больничную гильдию. Она отнекивалась, не хотела его оставлять, но он настоял. Ведь после его приступа она фактически ни разу не вышла из дому — за много недель. Ей надо развеяться. Она прекрасно выглядела, когда уходила. Умеет одеваться. И дело вовсе не в том, что на ней дорогие, добротные вещи. Просто — умеет. А жены многих богачей ходят, точно расфуфыренные чучела. Так и хочется спросить: «Платье, неужели тебе по пути с этой женщиной?» И патлы прилипшие — словно полосы на арбузах. И браслетами вечно обвешаются, как коровы колокольчиками. Вульгарные бабы. Он теперь различает, где истинный вкус, а где безвкусица. Спасибо Анне.
Она его многому научила, очень многому. Все хорошее в жизни — от нее, вся суть и весь неуловимый аромат, очарование. Вся нежность и радость. Мори и Эрик. И Айрис…
Он нахмурился, мускул на щеке дрогнул. Опять эта гнусная, безумная мысль! Он-то считал, что изгнал ее, избавился от нее раз и навсегда. Но вот она — опять, как ни в чем не бывало. Точно наглое, ничем не выводимое пятно. Никакие ухищрения не помогают.
Неужели Айрис не моя дочь? Моя дорогая, моя любимая, моя… Он чуть не задохнулся… Если вспомнить, рассудить — это зачатие было неожиданным. С рождения Мори прошло пять лет. У самого Джозефа тогда было забот невпроворот, и Анне он уделял не так уж много внимания… Да, верно… И еще, мне даже казалось иногда — бред, но казалось! — что Айрис немного похожа на этого типа, Вернера. Бред! Бред! Забыть! Поскорее забыть! Мне стыдно за себя.
И все же между ними двумя что-то было. Не это, так что-то другое. Не знаю, далеко ли зашло, но было. Несомненно. До нашей свадьбы или после?
Когда же? Может, в тот день, когда я послал ее занять денег? Что ж, тогда сам и виноват. Она ведь не хотела идти. Нельзя было заставлять. Ставить ее в зависимое положение… Одни в том доме… Сумрачные лестницы из темного дерева, гладкие перила — все вверх и вверх; после первого пролета — высокое зеркало; рядом — дверь в комнату с роялем. Анна мне показывала однажды, и я никогда не забуду: я тогда впервые переступил порог богатого дома.
А может, они встречались пасмурным днем, зимой? В нарядной, роскошной гостинице. И внизу, десятью этажами ниже, шумела Пятая авеню? Стол, бокалы, бутылки… Шампанское — ведь Анна не пьет виски. Да, стол. Кровать.
Он закрыл глаза. Зажмурился.
Женщины. Он мог иметь женщин. Это несложно, особенно если мужчина при деньгах. Девушки-секретарши в конторе. Женщина-юрист. Он был у нее однажды по делу, в конце рабочего дня. Высокая; черные волосы кольцами по белому воротнику… Несложно. Но ему всегда было некогда, он всегда пробивался, стремился все выше и
Анна.
Я не надеялся, что она согласится. Позвал ее замуж, не надеясь. Но я все-таки предложил. И она сказала «да». А ведь между нами ничего не мелькнуло — ни взгляда, ни касания, ни трепета, который мог дать мне надежду. Я знал, конечно, что бывает, должно быть иначе. Более того, я, пожалуй, знал, что за ее быстрым согласием что-то кроется.
Анна. Юная. Наивная, безыскусная… Она и сейчас отчасти такая, хотя, скажи я ей об этом, непременно рассердится. Нельзя — ни словом, ни намеком омрачать ее жизнь. Пускай мои черные догадки остаются при мне. Она не должна страдать. Что между нами? Понимание. Всепрощение. Называйте, как хотите. Потому что она дала мне так много. И мы прожили такую жизнь. Она и я.
Анна, моя любовь. Моя любовь.
Шум мотора: у крыльца затормозила машина. Он взглянул на часы. Приехала раньше времени, не хочет оставлять его надолго. Он услышал, как опустилась, щелкнула дверь гаража, — и следом шаги Анны по гравиевой дорожке. Еще одна машина. Хлопнула дверца. Шаги. Кто бы это?
Вскоре с лестницы донеслись голоса Тео и Анны, а следом — Джимми и Стива.
— Добрый день! Как сегодня наш больной? — спросил Тео голосом «профессора на обходе». И тут же добавил: — Мы одновременно затормозили у светофора, и нам с мальчиками пришло в голову заглянуть на огонек.
— Что ж, молодые лица всегда отрада для старческих глаз. Тео, как все и всё?
Это было давнее, привычное приветствие. Оно вбирало многое: как дела на работе? пациентов, надеюсь, хватает, но постарайся не переутомляться; надеюсь, в кошельке кое-что остается после налогов и счетов; все ли в порядке дома? как дети?..
Привычными были и ответы Тео: да-да, все прекрасно. И даже есть радостная новость: Джимми взяли в сборную по теннису.
— Вот это да! Поздравляю! — воодушевился Джозеф. — А ты что же, Стив? Ты никак чем-то расстроен?
Стив сидел, мрачно насупившись. Анна в таких случаях говорит: «Ну, Стив застегнул лицо на все пуговицы».
— Ты расстроен?
— Нет.
— Что молчишь? — сказал Тео. — Выкладывай. Какие от дедушки секреты?
Стив упрямо молчал, и Тео пояснил сам:
— Стив заходил сейчас ко мне на работу, копировал кое-какие документы на ротапринте. И случайно услышал мой разговор с пациенткой. Этой девушке предстоит операция, поскольку ее не устраивает форма ее носа. Стив возмущен, причем не только девушкой, но и мной заодно! Он считает, что я должен был спустить ее с лестницы — вдогонку за ее носом.
— Я сказал иначе! — не выдержал Стив. — Мир полон страждущих и увечных, и ты не вправе тратить время и талант на прихоти развращенной буржуазии.
— Любое страдание — страдание, — возразил Тео. — Она несчастна из-за своего носа. Тебе это, может, и смешно, а, по сути, ничего смешного в этом нет.
— Это не аргумент. Ты оперируешь таких, как она, поскольку это доходное дело. Вот единственная причина! Все та же система выгоды и прибыли.
— А что, скажи на милость, дурного в этой системе? — удивился Джозеф.