Бессмертный
Шрифт:
– И уж если речь зашла о твоих стихах, - ведь с тобой можно говорить откровенно, дружище?
– от твоей книги, по правде сказать, от твоей новой книги, - хотя я в нее только заглянул, - на меня не повеяло тем чудесным ароматом ландыша и дикой мяты, которым напоены были другие. "Бог в природе" пахнет академическими лаврами, и я боюсь, что присущие тебе прелестные нотки в духе Бризе[14], вся свежесть лесов на этот раз принесены в жертву, брошены, как взятка, в пасть Крокодила.
Эта кличка "Крокодил", отысканная в дебрях школьных воспоминаний, на минуту позабавила друзей. Им ясно представился Астье-Рею на кафедре, с вспотевшим
– Вздор!
– ответил Ведрин с величайшим презрением.
По его мнению, самые любопытные архивные материалы в руках глупца значат так же мало, как ценнейший человеческий документ, которым воспользовался дурак романист. Золотой червонец, обращенный в сухой лист!
– Посуди сам, - продолжал Ведрин, оживляясь.
– Разве заслуживает звания историка всякий, кто собирает неизданные документы в объемистые тома, которых никто не читает и которые красуются только на полках книжных шкафов в разделе общеобразовательной литературы? Книги, которые выставляются напоказ, перелистываются, но ими не пользуются. Лишь французское легкомыслие может принимать всерьез такие компиляции. Издеваются же над нами англичане и немцы. "Vir ineptissimus Astier-Rehu", - говорит Момзен[16] в одной из своих заметок.
– И это ты, чурбан, заставил несчастного Астье прочесть заметку Момзена, да еще при всем классе!
– Ну и досталось же мне тогда на орехи, не меньше, чем в тот день, когда, устав слушать его излюбленное изречение, что воля - это домкрат, что при помощи такого домкрата можно всего достигнуть, я крикнул со своей скамьи, передразнивая его: "А крылья, господин Астье, а крылья!"
Фрейде рассмеялся и, оставив в стороне заслуги историка, перешел к педагогической деятельности мэтра, пытаясь защитить его как преподавателя. Но Ведрин распалился еще больше:
– Толкуй! Хороший педагог! Вся жизнь этого ничтожества ушла на то, чтобы удалить, вырвать из умов "сорную траву", то есть все оригинальное и самобытное, те ростки жизни, которые учитель прежде всего должен поддерживать и охранять... А этот негодяй - вспомни, как он нас подчищал, ощипывал, подравнивал... Были и такие, которые не поддавались его заступу и скребку, но старик не щадил ни ногтей, ни орудий и добивался того, что мы становились чистенькими и гладенькими, как школьная скамья. Полюбуйся на тех, кто прошел через его руки, за исключением некоторых бунтарей, как, например, Эрше, который в своей ненависти к рутине доходит до крайности и непристойности. Или я - я, обязанный этому старому шуту своей страстью ко всему угловатому и несуразному, даже своей скульптурой, напоминающей, как говорят, мешки, набитые орехами... Остальные отупели, выхолощены, подстрижены под одну гребенку.
– Ну, а я?
– воскликнул Фрейде, до смешного волнуясь.
– Тебя пока что спасала природа, но если ты снова попадешь в лапы Крокодила, то берегись. Подумать только: существуют государственные школы, одаряющие нас такими педагогами, и за все это платят жалованье, дают ордена, выбирают даже в академики...
Растянувшись на
Его друг, привыкший чтить авторитеты, был совсем сбит с толку.
– Как же ты умудряешься быть в дружбе с сыном, когда ты так ненавидишь отца?
– Я дружен с ним не более, чем с отцом. Поль Астье занимает меня своим апломбом отъявленного нахала и рожицей хорошенькой негодницы... Хотелось бы пожить подольше, чтобы посмотреть, что из него выйдет...
– Ах, господин Фрейде!
– вмешалась г-жа Ведрин.
– Если бы вы знали, как он эксплуатирует моего мужа!.. Ведь всю реставрацию Муссо, новую галерею, выходящую на реку, музыкальный павильон, часовню - все это сделал Ведрин, и гробницу князя Розена тоже! А заплатят ему только за статую, тогда как и замысел, и весь проект - все, до последней мелочи, сделано мужем.
– Оставь, оставь!
– сказал художник по-прежнему невозмутимо.
– Черт возьми! Муссо! Никогда бы этому шалопаю не удалось отыскать ни одного старинного орнамента под толстым пластом благоглупостей, который так называемые "архитекторы" накладывали на здание в течение тридцати лет. Местность там чудесная, герцогиня любезна и проста в обхождении, а тут еще мы нашли в Кло-Жалланже нашего друга Фрейде... И потом... ну как бы тебе сказать?.. Я полон замыслов, они теснят и гложут меня... Освободить меня от некоторых из них - значит оказать мне услугу... Мой мозг напоминает узловую станцию, на которой паровозы разводят пары на всех путях, снуют во всех направлениях... Молодой человек это понял. У него не хватает выдумки, и он меня обкрадывает, приспособляет мои мысли к вкусам публики, - он уверен, что я не буду протестовать... Но чтобы меня обмануть!.. Я вижу, когда он собирается что-нибудь стибрить у меня... Лицо его становится насмешливым, глаза смотрят безучастно, и вдруг едва уловимая нервная гримаса подернет уголок рта. Готово!.. Сцапал!.. Про себя он, наверное, думает: "Боже мой! Ну и дурак же этот Ведрин!" Он и не подозревает, что я вижу его насквозь, что я восхищаюсь им... А теперь, - сказал скульптор, вставая, - я покажу тебе паладина, потом мы осмотрим всю эту трущобу... Здесь прелюбопытно, вот увидишь.
Они вошли во дворец, поднялись на полукруглое крыльцо, куда вело несколько ступенек, и миновали квадратную залу - бывшую канцелярию Государственного совета - без паркета и без потолка: вся верхняя часть постройки обвалилась, между разделявшими этажи огромными железными балками, скрючившимися от огня, проглядывала синева неба. В углу, у самой стены с нависшими на ней длинными чугунными трубами, сплошь увитыми ползучими растениями, валялся в крапиве и мусоре разбитый на три куска гипсовый слепок гробницы князя де Розена.
– Видишь?
– спросил Ведрин.
– Нет, ты так ничего не разберешь...
И он принялся описывать памятник. Нелегко было угодить капризам молодой вдовушки; пришлось делать эскизы, обращаться к египетским и ассирийским образцам, прежде чем дойти до проекта Ведрина. Архитекторы, узрев проект, подняли бы вой, но все же ему нельзя отказать в величии. Настоящая гробница воина - открытая палатка с приподнятыми полами, внутри, перед алтарем, широкий низкий саркофаг, высеченный в виде походной кровати; на ней покоится добрый рыцарь-крестоносец, сложивший голову за своего короля и за веру, рядом с ним сломанный меч, у его ног разлеглась борзая собака.
Перекресток
Проект «Поттер-Фанфикшн»
Фантастика:
фэнтези
рейтинг книги
