Бесстыдница (Эхо любви)

Блейк Дженнифер

Осуждение дяди вызвало у Камми почти непреодолимое желание сейчас же подойти к Риду и на глазах у всех начать кокетничать с ним, но она понимала, что это будет не самым разумным решением.

— Что за вздор, Джек! — раздался позади них резкий голос. Тетушка Бек, гордо восседавшая на резном стуле, наклонилась вперед и ткнула священника в спину острым указательным пальцем. Он обернулся, и она заговорила снова:

— Не мог бы ты показать мне, где это в Библии говорится, что развод это преступление? И раз уж ты завел такой разговор, то, скажи на милость, какое тебе дело до того, чем занимается Камми и с кем?

Подбородок

и толстые щеки священника задрожали.

— Мой долг как поверенного самого господа… — начал он.

Старушка насмешливо фыркнула.

— Ты просто любишь совать нос в чужие дела. И всегда любил, с тех самых пор, наверное, как только научился ходить. Помнишь, как ты бывал со своими родителями у нас в гостях? Если бы твои мама и папа не следили за тобой, ты бы залез во все ящики моего туалетного столика, заглянул бы под кровать и пошарил бы в холодильнике. Да, да, ты с детства обожаешь покопаться в чужом белье.

— Мне кажется, — с нескрываемым раздражением сказал Таггарт, — вы спутали меня с каким-то другим ребенком.

— Ну уж нет. Это был ты.

Ее острые глаза, окруженные сетью тонких, как шелковые нити, морщинок, засмеялись от удовольствия.

— А когда ты не копался в чужих вещах, ты подслушивал то, чего тебе не следовало знать. И проповедником ты стал только потому, что любишь выведывать у людей их тайны.

Сара Лоу Таггарт, жена преподобного Таггарта, отошла от подруги, с которой что-то тихо обсуждала, и нерешительными шажками двинулась в их сторону. Быстрым нервным жестом пригладив каштановые с проседью волосы, она сказала:

— Ну что вы, тетя Бек. Как можно так говорить о Джеке. Он пытается наставить Камми на тот путь, который считает верным.

— А что он знает о Камми и ее делах? — перебила ее старая леди, презрительно скривив губы. — Или о том, что такое верный путь?

Джека Таггарта бросило в краску — то ли от негодования, то ли от смущения. Его жена глянула на него с тревогой.

— Его устами гласит сам господь. Чем же еще прикажете ему заниматься?

— Пусть решает свои проблемы и проповедует Евангелие, вот чем, — категорично отрезала тетушка Бек. — И пусть оставит в покое других людей.

— Пойдем, Сара, — проворчал священник. — Ты же знаешь, что с ней спорить бесполезно.

Осуждение, звучавшее в его голосе, давало понять, что жена вмешалась, куда не следовало, и этим усложнила дело, а также означало, что не стоит терять время на дебаты с дряхлой старушенцией.

— Индюк, — буркнула тетя Бек, проводив его возмущенным взглядом.

Камми, скрывая улыбку, подумала: интересно, у кого из своих праправнуков тетя подхватила это словечко? Тронув старушку за хрупкое плечико, она сказала:

— Спасибо, что защитили меня.

— Ха! — отозвалась тетушка. — Никогда не могла терпеть дураков, даже если у них были самые благие намерения.

У Камми не было уверенности в том, кого эта леди считает дураками, и, боясь попасть впросак, она решила промолчать.

И вот подошло время, когда гостям стало казаться, что скоро они умрут от голода среди такого изобилия пищи. Женщины, все еще расставлявшие на столах вазы с конфетами и прочими сладостями, стали переглядываться и перешептываться, выясняя, кто еще должен подъехать, и в конце концов решили, что пора приступать к трапезе.

Одна из них принялась наполнять тарелки детей, а другая громко возвестила о том, что можно подходить к столам. Преподобный Таггарт милостиво согласился прочитать перед обедом короткую молитву. Сразу же после дружного «аминь» гости приступили к угощению.

Постороннему человеку могло показаться, что первыми здесь обслуживались мужчины и дети, а глотающие слюнки женщины должны были терпеливо дожидаться своей очереди. Но так было лишь на первый взгляд непосвященного человека. На самом деле праздником заправляли женщины. Они сами решали, когда, кого, чем кормить, и ни один мужчина не смел прикоснуться к еде без особого разрешения.

Сама процедура угощения была тщательно продумана и организована. Для большинства мужчин тарелки наполняли их жены. Главам семей оставалось только подойти к столу, забрать свою порцию и удалиться в какой-нибудь тихий уголок, чтобы спокойно насладиться трапезой. Те мужчины, у кого не было жен, которые могли бы выбрать для них самые лакомые кусочки, обычно покорно дожидались, пока все остальные — и женщины в том числе — не отходили от столов, и только после этого окружали их длинной извилистой линией. Хорошо воспитанный мужчина-южанин, которого с самого нежного возраста мать начинала выгонять с кухни, прекрасно усваивал, что если тебе хочется есть, то нужно подождать, когда тебя позовут, и брать то, что дают.

Рид стоял на прежнем месте, прислонившись плечом к стволу дуба. Рядом с ним томились в ожидании еще несколько неженатых мужчин, коротавших время за обсуждением каких-то тонкостей ловли окуней. Среди холостяков был и шериф Бад Дирфилд. По случаю праздника он снял униформу, но кобура с пистолетом прижималась к его бедру, как обычно. Там же находился и Кит.

Камми, которая помогала раскладывать салат из шинкованной капусты, украдкой наблюдала за Ридом. Даже после того, как группа рыболовов-любителей стала потихоньку рассасываться и мужчины один за другим потянулись к столам, он оставался на том же месте.

Откуда-то появилась маленькая девочка лет пяти-шести, медленно продвигавшаяся туда, где сидела ее беременная мать. В одной руке малышка несла тяжелую тарелку, нагруженную горкой салата, на вершине которой балансировала вилка. В другой руке девочка держала стакан, до краев наполненный пуншем. Поравнявшись с Ридом, девчушка вдруг стала терять равновесие, тарелка накренилась, и раздался отчаянный детский вопль.

Рид отреагировал молниеносно: подскочив к девочке, он поймал тарелку и плавным движением перехватил стакан как раз в тот момент, когда пунш готов был пролиться на нарядный передник. Улыбка, которой ребенок одарил своего спасителя, сияла блаженством, в глазах малышки светилось обожание.

Камми стояла слишком далеко, чтобы слышать слова девочки, но она видела лицо Рида. В его глазах сквозила невыносимая боль. Однако уже в следующую секунду выражение его лица стало непроницаемым, словно усилием воли он стер с него все оттенки эмоций. Стараясь не коснуться девочки, Рид возвратил ей тарелку и стакан с величайшей осторожностью. После этого он так же быстро отошел от нее, как и рванулся ей на помощь. Вернувшись на свое место под дубом, Рид снова прислонился к его шершавой коре, будто без его поддержки дерево могло упасть.