Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)
Шрифт:
– Забавная штука, – голос немного подрагивал. – Две «печати» двух старых врагов. Слизняк Глааки до сих пор делает жалкие подарки. А вот Хастур удивил. Отдай, человечек.
– Не могу, – честно ответил Астор.
– Хочешь еще помучиться? – Колонна серого огня придвинулась поближе, и музыкант ощутил тот дикий холод, что исходил от нее.
– Я восстану из пепла.
– И я сожгу тебя снова, человечек. Сколько ты выдержишь, пока не сойдешь с ума? Пять раз, десять, сто? Отдай.
– Я могу только продать.
– Ты торгуешься со мной, человечек? – Холодный
– Я продаю тебе эту штуку. За свою жизнь.
Холодное Пламя качнулось – казалось, что Апхум-Зхах задумался.
– Твоя жизнь не стоит и медного гроша, человечек. Изделие моего собрата стоит несравнимо дороже. Я принимаю твое предложение.
Древний за долю секунды сместился. И рука Астора вместе с бутылкой погрузилась в столб огня. Он даже не успел закричать от бешеной боли, как Апхум-Зхах исчез.
Пропала «загадочная бутылка».
И мгновенно исчезла боль в суставах левой руки.
Не удержавшись, Астор упал на колени, опершись обеими руками в гранитные плиты террасы. И не веря своим глазам, смотрел вниз. На руки.
Точнее, на левую. С пятью человеческими пальцами, с морщинистой, чуть грязноватой кожей, с черными жесткими волосками на ней, с давно не стриженными ногтями.
Что это?
Подарок?
Неожиданная милость Древнего?
Или он решил лишить жалкого человечка всех «даров» своих собратьев-чудовищ. Знал бы он, что это за дары и чего они стоят.
Ноги не держали – слишком много боли за последние несколько минут. Но всё еще не закончено. Он пришел сюда вытащить Диану – и не отступит. Если он сам не может найти ее, пусть она услышит его и отзовется. А там он снова совершит невозможное – у него, похоже, неплохо это получается.
Перебросив с плеча футляр, Астор уселся у ограждения, прислонившись спиной к холодному влажному камню. Небо очистилось – тучи испуганно разбегались там, где прошло Холодное Пламя. И полная луна освещала вершину Корковаду. Астор обрадовался, что Рио находится с другой стороны горы и ему не придется видеть то, что сейчас там начнется.
Но больше всего ему было интересно, что случится, когда из сумрака и тьмы, из потустороннего ужаса и ночного страха выползет Тень. Чтобы сожрать, растворить в себе, наполниться новым хозяином «загадочной бутылки».
И какой из древних ужасов окажется сильнее.
А пока еще оставалось время и луна давала достаточно света, музыкант слабыми руками достал из футляра бандонеон. Пристроил на колене, вдохнул жизнь в инструмент плавным движением плеч, вслушался в чистый и ясный звук.
Клавиши под пальцами привычно, радостно отозвались – как будто все эти годы только и ждали, когда их коснется человеческая кожа, а не морщинистая серо-зеленая шкура рептилии.
И Астор заиграл. За все годы, за всю жизнь – ту, что была, и ту, что осталась.
Ночное либертанго.
Татьяна Томах
СЕРДЦЕ РОЗЫ
Колокольчик звякает, хлопает дверь, скрипит половица.
Кто-то стоит возле двери, но кто – Роза не может разобрать. Ни
И прежде чем темнота дрогнет и заговорит, Роза, задохнувшись от ужаса, понимает, что это не человек.
И понимает, что сейчас темнота хлынет ей в глаза, уши и горло, навсегда лишая способности видеть, слышать, говорить и понимать…
– А маски-то зачем? – спросил в первый раз Иозеф.
– Ну… Кому охота, чтобы все видели его лицо? – важно объяснил приятель, его провожатый на тот день.
– А я?
– Ты новенький, чтобы тебя как раз все запомнили. Вступишь в братство – получишь маску.
Иозеф поежился, вспомнив, как неловко и даже жутко ему было среди безмолвной толпы в бесформенных балахонах и масках. Единственному – с открытым человеческим лицом. Будто голому на людной городской площади.
– Я подумал, маска – это чтобы когда они станут резать жертву на своем алтаре, кровь на лицо не попадала. Ну и чтобы не видно было, кто режет…
Приятель хмыкнул.
И Иозеф, содрогнувшись, подумал, что его дурацкая шутка, сказанная для бравады, вполне может быть правдой…
Шелковый шнур удавкой обвил тонкую шею, узел царапнул нежную кожу. Девушка ахнула, руки метнулись к горлу.
– Что? – сердито спросила Роза.
– Может, не на…
– Надо, – отрезала Роза. Отвела в сторону неуверенные ладошки, как вялые лапки пойманной, насмерть перепуганной птицы. Уперлась пальцем в острый позвонок под изгибом шеи, другую руку положила на горло. Хрупкие косточки ключиц, ознобная испуганная дрожь, быстрый бег пульса под теплой кожей.
«Такая тонкая шея, – вдруг подумала Роза. – Тонкий голосок, тонкие пальчики, никогда не знавшие работы. Нежная балованная куколка. Фарфоровый ангелок».
Ненависть вдруг рухнула на нее, как чернота после взорвавшейся лампочки.
Ненависть к обласканным жизнью куклам, которые только и делали, что хлопали ясными глазками, никогда не зная темноты, страха, нищеты, одиночества. Принимая как должное всё счастье мира, высыпанное к их ногам в праздничных упаковочных кулечках. Любящие и богатые родители, теплый дом, роскошные наряды, балы и поклонники. Солнечные дни и звездные ночи. Им даже не приходило в голову кого-то благодарить за это. И они даже не думали, что такие как Роза, продали бы душу хотя бы за один день… за один час такой жизни…
А теперь эта жизнь была в сильных Розиных руках. Тонкая шея, пойманная шелковой петлей, горячий пульс под ладонью…
Роза усмехнулась и затянула шнур…
Она опомнилась в последний миг. Будто свет включили в затопленной ночью комнате.
Отвела дрогнувшие руки, чуть не выронила шнурок. Отступила – подальше от смятого страхом дыхания, теплой беспомощной шеи…
– Что? – напряженно спросила девушка. – Всё?
– Всё, – проворчала Роза, пряча за сосредоточенным перебором узелков на шнуре свой страх и дрожь. – Иди, милая. Одевайся и иди. Замерзла? Холодный день. Паршивое лето.