Бета-самец
Шрифт:
Анне я позвонить не мог.
Подержал палец над маминым номером, но и ей не позвонил. Испугался, что размякну и всё в последний момент провалю (а это я умел капитально). Так что обошлось без эффектных концовок.
Вызвав полицию, я спустился к проходной. Охранник в своей стеклянной каморке настраивал антенну на портативном телевизоре. Из шипящей пурги на экране выскакивали куски праздничного новогоднего концерта. На шатком столе, когда охранник поворачивал антенну, покачивался в металлическом судочке холодец, уже украшенный полосками горчицы.
— Сейчас полиция приедет, — сказал я ему,
— Понял, — откликнулся он громко и радостно, как будто отвечал из концертного зала, мелькающего сквозь помехи на экране. — Впущу.
— Пусть в кабинет к Антону Степановичу поднимаются.
— Понятно. А что-то случилось?
По инерции он продолжал шурудить антенной — так что в наш разговор периодически врывались голоса ведущих.
Эпилог
Дело поручено старшему следователю Коломийцу Михаилу Ярославовичу.
Старше меня лет на пять. Умеет расположить к себе. Зачитывает мне пространные цитаты из показаний свидетелей — играет со мной в открытую. Или делает вид.
На каждом допросе мы просматриваем запись следственного эксперимента, во время которого я показывал, как именно спустился к пожарному выходу, как все произошло.
— Неубедительно, Александр Григорьевич. Зачем пострадавшему было прятаться под лестницей? Ну что он, озорник малолетний? Потом, как вы могли его не заметить? Пострадавший был довольно крупный мужчина. Согласитесь.
Коломиец не верит, что я выстрелил с пьяных глаз, обернувшись на шутливый крик пострадавшего.
— Увы, Александр Григорьевич, — предупредил он вежливо, но твердо. — «Убийство по неосторожности» вам не светит.
Отрабатывает версию убийства на почве конфликта бизнес-интересов — Тамара слышала, как я настаивал на разделе компании, как Антон меня отговаривал.
В первую очередь Коломиец допросил жильцов коммуналки на Нижнебульварном. Странно: о моих отношениях с Митрохиной Анной Николаевной никто из них, включая Софочку, следствию не сообщил.
Либо они все-таки дали такие показания, но Коломиец решил от меня скрыть, что ему и это известно. Хотя зачем? Вписывай ревность как мотив преступления — и закрывай следствие.
Назначенный адвокат Вадим Валентинович Майтов, энергичный молодой человек, производит впечатление добросовестного и педантичного специалиста. На первой встрече несколько раз переспрашивал, собираюсь ли я придерживаться занятой по делу позиции вплоть до суда. Интересовался, буду ли обжаловать какие-нибудь действия следователя — наверняка не обошлось без нарушений. Считает, что защиту следует строить на состоянии аффекта в момент преступления.
— Но для этого, Александр Григорьевич, придется доказывать, что до состояния аффекта вас довел потерпевший. Третировал, отказывался исполнять ваши справедливые требования. Подумайте. Было такое?
Пожалуй, только обгрызенные ногти портят приятный образ. И галстук бы ему сменить.
Мы столкнулись с Оксаной в коридоре следственного управления. Меня привезли на допрос. Оставалось пройти мимо трех кабинетов и встать возле четвертого, чтобы конвойный постучался и спросил
Похороны ее мужа прошли без меня.
Не назовись я убийцей Антона, я был бы на этих похоронах. Скорей всего. Если бы спрятал провороненный «Стример». Потому что если бы не спрятал, Литвиновы не пустили бы меня на похороны… Я спрятал бы «Стример». И стер видеозапись. И присутствовал бы на похоронах. Разумеется, в качестве распорядителя. Кому еще поручать распоряжаться похоронами, как не лучшему другу покойного.
На кладбище я поддерживал бы вдову под локоть, шептал бы слова утешения. Не забывая посматривать за детьми: как они, держатся? Не лучше ли отвести их в сторонку, отослать с Людмилой в машину?
— Оксана, может, отправить их в машину?
Все, кто хотел, простились с Антоном — и старший землекоп спрашивает у меня глазами: что, всё, теперь близкие? Я киваю землекопу и, подозвав кого-нибудь к Оксане, ступаю на ковровую дорожку, которой застелена разрытая земля.
— Близкие могут проститься, — говорит землекоп.
Я успеваю подумать о Владе: скоро ли его найдут?
И еще о том, как буду стоять перед Литвиновыми — где будут в этот момент Маша с Володей? как буду смотреть, что буду говорить, после того, как Влада найдут и он даст показания?
…Сначала я был уверен, что мне каждый день предстоит вспоминать взгляд Оксаны из-под траурного платка — тот, в коридоре следственного управления. Она как будто спрашивала: «Так это все-таки правда?» — и впервые соглашалась поверить: все-таки правда.
Но про Оксану я вспоминаю редко. И про Володю с Машей.
И всё больше вскользь.
Вот так. Как есть.
Когда позволяет здешний распорядок — в промежутках между чередующимися проверками, прогулками, приемами пищи, я обычно дремлю на шконке. Или гоняю в голове всякий хлам: в соседней камере новенький, скоро и к нам заселят… не забыть взбрызнуть белье средством от вшей… смена сегодня лютая, после отбоя нужно сразу выключить свет…
Не знаю, нужно ли этому сопротивляться. Пока не сопротивляюсь. Как бы странно ни прозвучало — просто живу, проживаю каждый день так, как он позволяет себя прожить. Если позволяет вырваться из животной сонливости и думать — я думаю о своей женщине, о ее сыне. О маме думаю. Иногда о Зинаиде — теперь я могу думать о ней спокойно. Здесь быстро учишься спокойствию. Оказалось — жизненно важный навык — умение сохранять спокойствие.
Литвинов-старший добился встречи со мной. Встреча прошла в кабинете следователя. Коломиец оставил нас наедине. Степан Карпович задал несколько вопросов — тех самых, которые задавались мне уже десятки раз. Как всё произошло, почему явился в «Плиту» с травматом, зачем прихватил с собой, отправляясь к пожарному выходу. Я отвечал то же, что отвечаю Коломийцу.