Без единого выстрела

Семенов Юлиан

«Имев при себе малые компасы, а особливо с солнечными часами, во время следования вашего наиприлежнейше примечать ситуацию мест и способность дороги и где есть и сколь велики реки, луга, болота, леса, горы и протчее и в каком расстоянии место от места и на каком румбе лежит, а чего собою совершенно приметить неможно, о том пристойно по довольной уверенности и надежности от тамошних обывателей чрез любопытство выведывать и обо всем иметь обстоятельной секретной журнал. Буде же иногда зачем тот журнал вносить будет нельзя, то твердо в памяти содержать».

«Твердо

в памяти содержать», насколько возможно, избегать записей нужно было, чтобы против разведчика не было никаких улик. «Все сие стараться исправлять весьма скрытно, — говорилось в наставлении, — и отнюдь не подавать поводу за шпионов себя признавать и арестовать».

Но если разведчик будет задержан, должно быть ясно, что это лицо, к русской армии никак не причастное. Для этого многим из них давали с собой «апшит», документ об увольнении с военной службы. Формулировка увольнения — «якобы по какому их неудовольствию». Иными словами, по неудовольствию со стороны начальства в адрес бывшего офицера.

Такой документ должен был быть подписан императрицей. Но речь шла о документе заведомо фальшивом, о документе, который должен был лишь вводить противника в заблуждение. Значит, нужно было либо просить ее императорское величество поставить подпись под фальшивыми документами, либо подделать ее подпись. Казалось бы, в последнем не было особого греха — делалось-то государственное дело. Однако в Военной коллегии не нашлось человека, который отважился бы на это — подделать руку императрицы, сфальшивить высочайшую подпись. Совершил такое деяние? Да или нет? Если да — на дыбу, на каторгу, в Сибирь, а там некому будет доказывать, из каких высоких и государственных соображений сделано было это. Решено было, объяснив суть дела, просить императрицу саму вывести свою подпись на ложных бумагах.

Получив такой «апшит», тщательно изучив наставление, запрятав в двойные карманы малый компас, специально изготовленный ради этого дела, путешественники один за другим отправляются в путь. Многие следуют на воды, другие совершают вояж с женами. Их интересуют достопримечательности, живописные виды. Заметив, что в гостиничном номере муж каждый вечер склоняется над какими-то дорожными записями» жена начинает сердиться:

— Что ты там выводишь какую-то цифирь, милый? Надоело, право.

— Пустяки, любезная, пустяки.

И бумажка, ловко скатанная в трубочку, возвращалась на свое место за шов в подкладке камзола.

— Скоро ли Кенигсберг, друг мой? В дороге так скучно.

— Скоро, любезная, скоро.

От казанского полка на скрытую рекогносцировку был направлен капитан Бурмак, от ростовского — поручик Наумов...

По мере приближения конфликта по дорогам все реже попадались курьеры из России, путешественников становилось все меньше. С началом войны перед русской разведкой встали новые задачи и неожиданные проблемы.

Две кареты двигались навстречу друг другу. Мощенный камнем путь был узок, как большинство провинциальных дорог в Саксонии. Кому надлежало свернуть на обочину,

уступая дорогу, вопрос этот был весьма непростой. Это могло зависеть от знатности путешественника, от его статуса при дворе и не в последнюю очередь от личных его качеств — меры галантности или же степени наглости.

Так сближались два экипажа, каждый из которых двигался, словно бы не видя другого, так, как если бы другого не существовало. Но рано или поздно один должен был свернуть. Час, когда происходило все это, был утренний, но не очень ранний.

Экипаж, двигавшийся с востока на запад, был запряжен в четверку гнедых. То, как шли они, и сам вид их достаточно говорили о владельце. Под стать гнедым была и лакированная карета желтого дерева. Завершали картину два ливрейных лакея, вытянувшихся на запятках. Коляска, двигавшаяся навстречу, была обычным дорожным экипажем, без лакированных дверец и без лакеев. Тем не менее за ней было преимущество — конный эскорт казаков.

По мере того как экипажи сходились ближе, движение их замедлялось, пока оба не остановились в десятке саженей друг от друга. Капитан-поручик тронул коня шагом, направляясь к карете неучтивца.

Капитан-поручик намерен был с должным политесом, но твердо изъяснить, что в сопровождаемом им экипаже следует императорская почта и что как таковой ей надлежит уступать путь сообразно названному высокому званию. Повторяя про себя, как будет звучать это на здешнем, немецком, наречии, он не успел, однако, приблизиться к карете, когда оконце в ней растворилось, кружевная занавеска откинулась и оттуда выглянуло создание совершенно ангельское. Оно улыбнулось господину офицеру, явив одновременно белокурость, голубоглазость и белозубость.

Капитан-поручик снял в ответ шляпу и поклонился учтиво, сам же рукой дал знак казакам освободить дорогу. Желтая карета проследовала мимо, и господин офицер был вознагражден взглядом, который женщине недорого стоит, а мужчина ценит столь высоко, что способен запомнить его надолго, иногда на всю жизнь.

Но блаженная и чуть глуповатая улыбка не успела еще сползти с лица капитан-поручика, как физиономия его вдруг вытянулась. Он буквально выпучил глаза вслед удалявшейся карете: сзади, на запятках, облаченный в лакейские позументы стоял не кто иной, как поручик Далегорский!

Первым движением капитан-поручика было пришпорить коня и догнать экипаж, чтобы удостовериться, что зрение обмануло его. К счастью, благоразумие взяло верх и спасло его от того, чтобы стать посмешищем в глазах не только знатной дамы, но и своих же людей. «Далегорский? Что за бред?»

Заняв прежнее свое место во главе движения, капитан-поручик не удержался и оглянулся пару раз вслед удалявшейся карете, что было понято казаками совершенно превратно и вызвало среди них тайное веселье. Поведать самому Далегорскому об удивительной этой встрече капитан-поручик мог не раньше, чем доставив почту и возвратившись к себе в роту. До тех пор он обречен был пребывать в состоянии растерянности и недоумения.