Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Милов Андрей

По-летнему яркий и тёплый, апрельский день был в самом разгаре, располагая к послеобеденной неге и безделью. Чуть парило, и в воздухе попахивало прошлогодней пылью. Далёкое беспечное облачко на горизонте сулило к вечеру умыть охлаждающим душем землю.

Никита с сожалением бросил прощальный взгляд в бездонную лазурь небес, как будто пытаясь вдохновиться вешним настроением, которым, казалось, была насквозь пропитана возрождавшаяся от зимней спячки природа, вздохнул прерывисто и спустился едва ли не на ощупь по щербатым ступеням лестницы в отсыревший полумрак полуподвальной прихожей.

Яма. Перевёл дух – решительно постучал кулаком в крашенную кистью металлическую дверь. Неспешное эхо очнулось от мечтательного забытья, чтоб спросонья откликнуться изнутри недовольным скрипом: отворилось небольшое квадратное зарешёченное оконце, осветив пятачок пространства и лицо посетителя, и его спросили с вызовом:

– К кому?!

– В кассу.

– Как представить?

– Никита… Никита Леонтьевич Борг.

Оконце со скрипом затворилось, и точно бы после томительных раздумий дверь приоткрылась непочтительно узкой щелью. Протиснувшись внутрь, он спустился ещё ниже на три крутых ступени.

– Осторожно, – буркнул в спину охранник, в камуфляжной форме, без знаков отличия, и предупредил: – Не ударьтесь головой.

– Спасибо. Уже учёный.

Никита нагнулся, чтоб при входе в зал ожидания не зацепить лбом поперечную бетонную балку, и подался внутрь – на свет дневных матовых ламп, одна из которых с порога, будто нервным тиком, криво подмигнула ему. Поймал скучающие взгляды и поздоровался кивком головы, невнятно промямлив под нос, лишь шевеленьем губ обозначая приветственное слово, и занял свободное место в ряду скреплённых между собой кресел – наверняка из соседнего кинотеатра, который как-то однажды закрыли на реконструкцию, да так, к слову, и забросили до лучших времён.

Охранник запер за ним дверь на засов и занял место стража за столом при входе. Тут же склонился над газетой, освещённой настольной лампой, не обращая внимания на коммерсантов, что в ожидании своей очереди нетерпеливо поглядывали на фанерную перегородку с врезанной в неё самодельной дверью. По всему залу разносился оттуда едва приглушенный стрёкот машинки, пересчитывающей купюры.

На оптимистическую вскидку ждать было минут сорок, не меньше. Никита скользнул взглядом по коленкам в ряду, и его лицо невольно исказила кривая ухмылка: во, блин, конспираторы! И, положив к себе на колени, прижал к животу свёрток – такой же пакет из супермаркета, как и у прочих в очереди в кассу.

Покосился с тоской на соседнюю дверь, с автоматическим замком, что вела во внутренние помещения, и задумался на чуть… да и решил не торопить события. Хотя и не терпелось. Ему удобнее сначала сдать в кассу деньги, а потом только идти к менеджерам и обсуждать новый заказ, чтоб выторговать хоть какие-то скидки да продвинуть свой ассортимент.

Офис корпорации «Текстайл Интернешнл» располагался в подвале жилого дома и был если и не шикарным по тем временам, то очень даже ничего, с виду вполне достойно смотрелся: ни труб, ни вентилей, стены свежевыкрашены розовой краской и потолок почти белый, без протечек. Не пыльно. Не сыро. Чуть душновато. Вентиляционные отдушины под потолком облагорожены ажурной кованой решёткой и играют роль окон, причём не только создавая видимость, но и на самом деле пропуская внутрь норы лучик дневного света да глоток свежего воздуха. Тем не менее, подумалось, электрический счётчик расточительно наматывает круги сутки напролёт.

Никита прикрыл глаза и впал в чуткую спячку.

Почти два часа длился его вынужденный сон, пока наконец ни подошла очередь. Он стряхнул дрёму с глаз долой и, приободрившись чуть, вошёл через дверь за перегородку. Глухой тесный тамбур был освещён яркой до рези в глазах лампой. На стол бросил пакет и, заглянув в полукруглое окошечко, куда можно просунуть руку, но не голову, приветствовал по-свойски, при этом приязненно улыбаясь:

– Привет. Как дела?

– Здравствуй, – устало и безразлично ответила ему женщина изнутри, очевидно не разделяя его радушия.

Никита, впрочем, будто не замечал прохладцы ни во взгляде, ни в тоне и продолжал как ни в чём не бывало улыбаться вешним солнышком – ей или не ей, не суть важно. Он просунул в окошечко плитку шоколада. Кассирша прибрала её небрежно в ящик стола, что под рукой.

Тем временем Никита принялся выкладывать на прилавок денежные пачки, перехваченные накрест резинками.

– Ого! – кассирша несколько смягчила тон и ждала, когда же он выложит всё без остатка. – Хорошая выручка, как погляжу.

– Стараюсь, – приободрился от гордости Никита. – Дела идут. Не жалуюсь.

– Мелочёвки, только гляжу, больно много, – не преминула остудить его пыл. – Пересчитывай тут до посинения!

– Ничего не поделаешь, – нашёлся с ответом. – Розница есть розница, да и ассортимент мелочный.

– А ты бы загодя, не дожидаясь конца торгового дня, откладывал купюры покрупнее. Как все.

– Тут уж как придётся.

Кассирша без суеты, взяв в руки очередную пачку денег, снимала резинку, перелистывала купюры и запускала в счётную машинку, затем просвечивала в поисках фальшивых банкнот, кое-какие перепроверяла на ощупь, разглядывала в лупу, опять пересчитывала, перевязывала и откладывала в сторону у него на виду. Счётная машинка то и дело сбоила.

– Влажные, – недовольно проворчала она.

– Ну, соответственно, наверное, вчерашней погоде, – усмехнулся Никита.

– Машинке про погоду не расскажешь.

– Надо спиртиком почаще потчивать.

– Без умников! Сама, небось, разберусь, – обрезала его и уже выговаривает: – На будущее, кстати. Сначала сушите.

Тут не поспоришь, и перечить Никита не посмел. Он лишь спросил в недоумении:

– Как сушить?

– Не знаю. Хоть на батарее.

– Батареи-то отключили!

– Тогда утюгом.

– Лучше на балконе, – хмыкнул, – как бельё на солнышке…

Никита терпеливо, с незлобивой улыбкой на губах сносил обиду, представляя, как и в самом деле на бельевую верёвку прищепит – тысячи денежек полощет на ветру, и все как одна на глазах завидущих… соседей.

– Следующий раз, так и знай, мокрые купюры не приму, – и вдруг смешинка закралась в уголки губ и глаз усталых. Капризная, однако ж. Улыбнулась едва и ворчит уже: – Я вам не нанималась ни мыть, ни сушить. Чисти тут машинку после всяких! Да ещё спиртом.

Никита смирил свой неуместный смешок, решив терпеливо переждать волну раздражения, и помалкивал с нарочито виноватым видом, чтобы только не накликать каких неприятностей на свою грешную голову. Осложнения ему нынче пуще беды какой. Наконец она завершила своё счётное дело и, искоса глаз на него положив, уже буравит пытливым вопросом сквозь прорезь окошечка:

– Сколько здесь?

Никита назвал сумму и скрепил своё слово росписью от руки на обороте протянутого ему листа бумаги. Кассирша кивнула: угу, дескать.