Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих
Шрифт:
Но, может, мне уже не надо никуда ходить: одолевала усталость последних дней, к тому же на одиннадцать было заказано такси до границы… Казалось, что я полна впечатлениями под завязку. Наверное, надо спокойно посидеть оставшиеся два часа и просто глядеть на священные горы, благо есть такая возможность… Прости, дорогой старец Паисий. Но физические силы у обычного человека конечны, а благодати, как у тебя, преодолеть себя нет… Я села за столик и стала наблюдать за забавными кошками, которые на разный манер выпрашивали себе пропитание. Кошки, они и на Синае кошки.
Вдруг
— Мадам. Пошли Галактион Епистимья… пять доляр.
Я обернулась. Мальчишка лет пятнадцати звал меня на новый подвиг.
— Сколько туда идти?
— Пять доляр.
Я повторила фразу по-английски.
— Хаф аур… Польчаса… — ответил мальчишка.
— Ну, пошли… — поднялась я со своего насиженного местечка и выдохнула: — Господи, благослови!
Поначалу мы шли по пологой части дороги, по которой паломники поднимаются на гору Моисея, но потом свернули налево, начался не сильно трудный подъем. Через некоторое время стал виден и небольшой скит святых Галактиона и Епистимии, около которого, по житию, полтора года подвизался на Синае старец Паисий.
— Там жил Паисий?
— Паисий там! — Мальчишка, который все время шмыгал носом, махнул рукой к вершине.
— Почему? Он же жил в Галактионе и Епистимии…
— Там! — снова махнул вверх проводник.
— А сколько туда идти?
— Ван аур. Час. Десять доляр.
— Как час? Час туда, час назад? У меня же такси… Да еще в гору подниматься? — Я никак не могла сообразить, что делать.
— Да, десять доляр.
Мы стояли на развилке: одна пологая тропинка вела к скиту влево, другая поднималась круто вверх.
— Десять доляр, десять доляр, — канючил и шмыгал носом бедуинчик.
— Не успею, не поднимаюсь, умру! Это как на гору Моисея, — отговаривалась я, ожидая какого-нибудь знака.
Тут я увидела, как из скита вышли два монаха и стали спускаться к нам.
— Где Паисий? — наобум спросила греков, когда они приблизились.
Оба сразу же указали вверх.
— Евлогите! — обреченно попросила я, но не поняла, что ответили они мне на греческом. Только монашеские одобрительные улыбки стали пропуском к Паисию.
Я поползла вверх за бедуинчиком, который еще и торопился, зная, что у меня нет времени.
— Стой! — кричала я ему, когда, казалось, сердце выпрыгнет из груди.
Он спускался ко мне и прикладывал мою ладонь к своему сердцу, которое тоже колотилось. Оказывается, и на бедуинское сердце такой подъем — нагрузка.
На практике убеждалась я, что, читая жития святых, мы совсем не представляем, сколько им приходилось себя преодолевать. Сидишь себе на диване в уютной комнате и читаешь с умным видом, будто что-то понимаешь:
«— Геронда, как Вы жили на Синае? — спросил старца один человек.
Старец Паисий ответил:
— Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Всё мое хозяйство состояло из этой банки
Паисий ходил без ботинок, которые носил в своей монашеской сумке и обувался, только когда спускался в монастырь либо встречал кого-то на дороге. Днем в Синайской пустыне песок и камни нагреваются так сильно, что бедуины, зарывая в раскаленный песок яйца, варят их; ночью камни остывают, становясь словно лед.
Но духовная брань, которую в этих условиях вел старец с духами злобы, не поддается никакому описанию. В самом начале своего синайского подвижничества монах Паисий решил подняться в келью Галактиона и Епистимии и прожить там две недели, не спускаясь в монастырь. Позже старец рассказывал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден ко Кресту».
Что чувствовала я? Солнце стояло хоть и невысоко, но уже жарило, голова была мокрая от пота, который, капая с лица, застилал глаза, поэтому часто спотыкалась, но ни разу не упала. Я чувствовала поддержку отшельницы и тех терпеливых паломников и паломниц, с которыми приехала на Синай. Молитвы в этой пустыне, казалось, материализовывались и были неотъемлемыми элементами окружающего пространства — как горы, небо, облака, воздух, ветер, пустынные травки. И чей-то молитвенный зов настойчиво звал наверх, будто кто-то вел меня за руку.
По мере приближения к келье Паисия душа постепенно наполнялась необыкновенной радостью, которую нельзя сравнить ни с каким мирским счастьем. Старец называл Синайскую пустыню сладкой и говорил: «Пустыня избавляет человека от страстей. Если ты отнесешься к пустыне с почтением и подстроишь себя под нее, то она даст тебе прочувствовать свое утешение». Возможно, малую толику этого утешения по молитве Паисия Святогорца почувствовала и я…
Наконец тропинка, в очередной раз вильнувшая между скал, вывела к площадке, с которой открылся далекий вид на скит старца Паисия. Высоко в горах вдруг появилась цивильная пологая дорога с перилами.
— Паисий тут ходиль, — сказал мальчишка-проводник, шмыгая простуженным носом.
— Здорово!
— Тут, тут, — потянул Он в какую-то расщелину.
— Зачем? — испугалась я. — Не трогай меня!
— Тут, тут, идем, идем! — он настойчиво отводил от дороги.
— Не пойду! — заверещала я.
— Боись не надо… — Мальчишка сам испугался. — Там Паисий…
Чего пугаться, опомнилась я, ведь под молитвенным щитом нахожусь, беднягу перепугала. Я достала из сумки платок и протянула ему.
— Возьми, возьми! Сморкайся! — показала я.
— Красивий, маму дам! — Он засунул платок в карман штанов.
— Дорогой ребенок, — воскликнула моя душа, потому что радость вернулась. — Куда идем?
— Тут, тут, — показывал он путь.
Из расщелины метров через пятьдесят мы вышли на небольшую площадку, с которой открывалась величественная панорама Синайских гор — до самого горизонта.
— Какая красота…
— Моисей там, — мальчишка указал на ближайшую высокую гору.
— Это гора Моисея?