Без маски

Болстад Эйвин

Все повторили его клятву. Но той же ночью на острове поползли слухи о несметных сокровищах усадьбы, и мысль о них не давала людям покоя. Они говорили, что вещи не могут переносить поветрие; его подхватил лишь бонд из Хойгане, побывавший на шхуне среди мертвых и умирающих. Теперь, верно, золото, серебро и прочие благородные металлы были уже не заразными. А Улав из Ватсдалена сказал:

— Огонь разом уничтожает чуму. Мы можем еще раз опалить место, где стояла усадьба, так что вся земля покроется пеплом и золой. Пусть хозяева Хойгане покоятся в мире там, где они лежат. Их мы не тронем, потому что там — зараза. Мы заберем лишь добро. Так я полагаю!

Сигурд сказал:

— И я слыхал, что огонь уничтожает

чуму, но всё равно я никому не посоветую искать клад, похищенной со шхуны. Я считаю, что теперь мы спасены, а к чему может привести эта новая затея, мы не знаем. Не стоит забывать проклятие Ульфхильд.

Улав из Ватсдалена сказал:

— Ульфхильд потеряла рассудок от одиночества и горя. Что нужды таить, мы поступили жестоко. Но, может, она наложила заклятье на место пожарища, а вовсе не на кого-нибудь из нас в отдельности?! К тому же, обреченный на смерть человек не в силах причинить нам зло одними лишь проклятьями. Ведь никто никогда не слыхивал, что Ульфхильд — колдунья. Если вы боитесь только одного заклятия, то мне ясно, что надо делать: мы будем рыть землю, опаливая ее огнем, и умно и осторожно доберемся до клада. Ведь сокровища, которые всё равно мертвы, не могут умереть еще раз.

Гюрд и Улф поддержали Улава. Сигурд больше не пытался их увещевать и лишь просил дождаться новолуния. На том и порешили. Но бонды принялись рыскать по полям вокруг усадьбы Хойгане. Всё ярче разгорались алчные огоньки в глазах мужчин, а женщины, любопытствуя, расспрашивали о сверкающих уборах и чудесных драгоценностях.

Немало прошло дней, прежде чем им удалось отыскать яму, в которой бонд из Хойгане утаил от глаз людских похищенное со шхуны добро.

Островитяне немедленно принялись за работу. Предосторожности ради опалили они большой кусок земли, и только тогда начали осторожно рыть, пустив в ход огонь, раскаленный уголь и лопаты. Вскоре лопаты ударились о сундук. Все взглянули друг на друга, и глаза их загорелись. Тогда бонды осторожно взломали сундук щипцами, которыми обычно подхватывали раскаленную руду. Искрясь в лучах солнца, засверкали золото и драгоценности. Улав возвел руки к небу и воскликнул, совсем обезумев от алчности:

— Теперь мы богаты!

Но самые осторожные и осмотрительные из бондов снова пустили в ход раскаленный уголь и, опаливая землю огнем, рыли всё глубже и глубже, пока не наткнулись на тяжелый мешок из моржовой кожи. Когда они принялись ощупывать его, оттуда послышался слабый звон золота. И тут мужчины словно впали в детство. Они громко хохотали и хлопали друг друга по плечу. Улав выл и кричал, прыгая на одной ноге и размахивая руками. Однако мешок плотно засел в земле. Для пущей безопасности они снова опалили землю огнем и снова осыпали ее раскаленными углями. Потом Улав вцепился в обуглившийся дочерна обрывок моржовой кожи, сильные руки земляков пришли ему на помощь, и общими усилиями мешок был извлечен наружу. Они снова принялись ощупывать мешок, и снова оттуда послышался столь приятный для их ушей звон. Могучие руки разрывали, раздирали мешок в клочья, ножи кромсали его, и, наконец, бондам удалось запустить туда руки: мешок раскрылся. Раздался звон голландских гульденов, этих увесистых золотых монет.

И вдруг все в ужасе отпрянули назад. Улав медленно склонился над мешком и схватился за голову. В мешке, под золотом, весь почерневший и скрюченный, лежал младший ребенок Ульфхильд. С выражением смертельного ужаса в глазах Улав и его товарищи смотрели на свои руки. Потом они медленно, шаг за шагом, начали отступать, а в ушах их словно всё еще звенел голос Ульфхильд:

Жестоки деяния мужей,

Но еще более жестока месть

За детей Ульфхильд.

И внезапно люди пустились бежать. Сундук со сверкающими

на солнце драгоценными уборами остался лежать на земле. Никто не смотрел на него. Все бежали без оглядки. Бежали, словно пытаясь спастись бегством от своей собственной роковой судьбы.

Кровавое озеро

(Перевод Ф. Золотаревской)

Майским вечером мы сидели в лесной хижине. Весь день стояла невыносимая жара. Это был один из тех по-летнему жарких дней, которые бывают иногда весной в Вестланне. Хижина находилась в долине, окруженной лесистыми горными склонами. Горы, поросшие сосной, почти отвесно поднимались над водами глубокого, тихого озера. Мы пытались ловить рыбу, чтобы состряпать себе хоть какой-нибудь ужин, но потерпели неудачу. Усталые, вспотевшие, мы сидели и тосковали у пустого холодного очага. В сосняке бушевала жара. Долина была напоена крепким запахом смолы и тем особым ароматом, который источает сосна в весенние месяцы. Озеро лежало гладкое, темное, неподвижное. Лес постепенно замирал в молчании.

Тор^[28], как видно, уже запряг коней в свою колесницу, потому что вдали загрохотал гром. Над горными склонами в небе появились тяжелые темные тучи. От лучей заходящего солнца края их казались кроваво-красными, и потому дождевые капли, время от времени падавшие в озеро, напоминали капельки крови. Вдали замерцала молния. Это было жуткое зрелище.

В то же мгновение где-то жалобно и печально закричала гагара, и Тор совсем близко ударил своим молотом. Мы стояли у окна и думали о том, что не всегда, оказывается, приятно слышать крик птицы и раскаты грома. Случается, что лесные страхи охватывают даже бывалых жителей леса. Мы же — всего только люди, попирающие городской асфальт. Ей-богу!

Вдруг красный дождь заморосил в темное озеро, и оно с жадностью поглотило кровавые струи.

— Кажется, будто раненый великан склоняется над озером, — вздрогнув, сказал Ульрик.

Вот уж, действительно, поэтическая натура у этого Ульрика!

— Верно сказано, — произнес старик Уле, который только что вошел в хижину. Он стоял в дверях, опираясь на палку, весь скрюченный от ревматизма.

— Слышите, как гагары кричат? Стало быть, славная гроза будет нынче ночью. А где дождик, там и рыба, — добавил он успокоительно. — Старики сказывают, что в такие ночи гагары уж больно страшно кричат, а озеро становится красным, как будто оно полным-полно крови. Оттого-то и прозвали его Кровавым. Много недобрых дел повидало оно на своем веку, ежели старики правду говорят.

Спустя немного времени мы уже сидели с чашками кофе в руках. Поэт Ульрик не выдержал и снова вернулся к прерванному разговору:

— Ты, Уле, наверное, знаешь, какую-нибудь страшную историю о Кровавом озере? Ведь здешний люд верит, небось, всяким небылицам?

— Ну, как сказать, — отвечал Уле. — Когда я был мальчонкой, люди часто рассказывали всякие байки про нечистую силу. Да только ведь всё это было просто так, для препровождения времени. А ежели бы они всему этому верили, то уж не осмелились бы жить в этих местах. Бывало, выдумает какой-нибудь плут сказку, тут же, на месте, расскажет ее, а после божится, что всё это чистая правда.

Вдруг гагара пронзительно закричала над самой кровлей нашей хижины. Ульрик вздрогнул.

— Черт возьми! — сказал он. — Ведь вот же не боюсь ни леса, ни темноты, а всякие звуки пугают меня до беспамятства. Если ты, Эйнар, когда-нибудь захочешь меня извести, подкрадись ночью к моему окну и застони, вот как эта птица. Я прямо-таки через стекло выскочу от страха!

Мы посмеялись. Все мы так пугали друг друга в детстве. Но Уле оставался серьезен. Он сидел задумчиво покачивая головой.