Без покаяния. Книга вторая
Шрифт:
С того рождественского вечера он не делал больше попыток встретиться с ней. Осознав, что подсознательно она все время ждет этого, Бритт смертельно испугалась. Элиот становился ее бредом, навязчивой идеей, она — страшась и желая этого — представляла себе тот момент, когда он вновь появится на пороге их дома.
Энтони оставался в неведении. Да у него хватало и своих проблем. Он разговаривал с Харрисоном, пытаясь убедить его вернуться к Эвелин, встречался с его адвокатом. Но узнал только, что официальный развод намечен на конец недели, а до этого предстоит публичное извещение. Эвелин смирилась,
К тому же Энтони Мэтленд переживал сейчас тяжелейший за все время своей карьеры кризис. В понедельник Верховный суд заслушивал устные заявления по делу «Руссо против Клосона», доводы за и против запрещения абортов. Бритт присутствовала, она сидела на галерее. Энтони, ведущий судья [4] , слушал ораторов внимательно, говорил мало, и по виду его невозможно было определить, что у него на уме. Даже Бритт, достаточно хорошо, казалось бы, изучившая мужа, не могла предугадать, какое он примет решение.
4
Член Верховного суда США, выносящий по текущему процессу письменное заключение. Кроме него, свое решение оглашают еще восемь членов суда, но его решение — заключительное, а в некоторых случаях, когда остальные голоса разделились поровну, и решающее.
По возвращении домой Энтони за весь вечер едва ли вымолвил пару слов. Бритт надеялась, что он выразит желание поделиться хоть чем-то из своих раздумий и переживаний, но он молчал. Она услышала его вздох и поняла, что муж не спит. Даже теперь, ночью, когда другие члены суда наверняка спокойно спят, он продолжал мучительно искать единственно верное решение. Повернувшись к нему, она увидела, что взор его устремлен в потолок, а глаза поблескивают в лунном свете, падающем из окна.
— Не спишь? Думаешь о завтрашнем дне? — прошептала она.
— Да. Знаешь, я никогда еще не был в таком раздрае… — Она погладила мужа по плечу, пытаясь хоть как-то утешить его беспокойство. — Смешно, в конце концов, — продолжил он. — У меня вполне определенное отношение к абортам, но я просто не знаю, что решить по этому делу. Будь я законодателем, то поддержал бы билль, запрещающий аборты в том случае, если нет медицинских противопоказаний. — Бритт ничего не ответила. — Я знаю, тебе неприятно слышать такое, но это правда.
Бритт действительно испытывала огорчение. Отношение Энтони к абортам никогда не было для нее секретом, и она всегда немного расстраивалась, когда он говорил об этом.
— Я сочувствую аргументам относительно свободы женщины распоряжаться своим телом, — сказал он. — Но в душе убежден: это не единственная точка зрения, достойная сочувствия. И должен принять решение, которое может в чем-то ограничить права людей.
Несколько минут они молчали. Потом Энтони снова заговорил:
— Я не законодатель, я арбитр и защитник права. Не все из нашей судейской братии понимают, в чем заключается их роль, но я пришел именно к такому осмыслению наших истинных функций. В решении же данной проблемы суду фактически предстоит выступить в роли законодателя. И как распределятся голоса членов
Бритт уловила в его голосе нотку неподдельной муки. Ее муж — человек принципов, но способен на сострадание и вопреки своим принципам. Иными словами, для него любое решение по этому делу — мучительно…
— Весь день я находился в смятении. И был в конце концов потрясен простотой решения. Суд тут бессилен. Только передача вопроса в руки законодателей и представляется мне этим верным решением, причем выдержанным в самом демократическом духе.
Услышав эти его слова, Бритт испытала облегчение, у нее даже возникло подобие надежды, и она сказала:
— Ты пришел к такому выводу, прослушав устные заявления?
— Знаешь, мне помог в этом Уильям.
— Уильям Браун?
— Да, занятный парнишка… Он единственный из моих служащих, способный выступить крестовым походом против любого решения суда по любому вопросу, если в нем хромает логика. Его рассуждения и привели меня к мысли, что вопрос этот не в компетенции суда. Его аргументы зиждятся на том, что наше общество ставит личное выше общественного. Во всяком случае, провозглашает это.
— Вот как! А я никогда не рассматривала вопрос с этой точки зрения.
— Да и я, собственно говоря, тоже. Хотя что-то в этом роде и приходило мне в голову. Есть люди, включая кое-кого и в Верховном суде, которые не согласятся с моим заключением по делу. Но их выпады могут оказаться тем самым крючком, на который я, образно говоря, в конечном итоге и повешу свою шляпу.
— Звучит так, будто ты уже принял решение.
— Нет, я все еще колеблюсь, родная. Поверь, не очень-то легко выступать против общепринятых ценностей и верований. Сам я противник абортов, но не могу утвердить свое частное убеждение путем судебного решения. Наш младенец, заключенный в твоем прекрасном лоне, говорит мне совершенно определенные вещи, и я на его стороне. Но, боюсь, это касается только моего собственного, мною зачатого младенца, а не вообще всех младенцев, зачатых в нашей огромной стране при самых разнообразных обстоятельствах. Любовь к своему бэби я не могу и не должен переносить на всех нерожденных детей. Возможно, те, кто решил прервать беременность, не правы, но у меня-то какое право запрещать им это, лишив их свободы выбора? Чем больше я думаю об этом, тем глубже осознаю, что могу стать инструментом исполнения чего-то, чего я лично не приемлю и к чему испытываю глубокое отвращение.
Бритт понимала, что он имеет в виду. Вероятно, в этом процессе он примет сторону женщин, будет настаивать на том, что они должны иметь право на свободный выбор. Но странно, триумфа она не испытывала. Напротив, чувствовала пустоту, потерянность, тонула в чудовищном море собственной вины. И все же восхищение благородством мужа превосходило сейчас все остальные чувства. Она нашла под одеялом его руку.
— Энтони, дорогой, я хочу, чтобы ты знал: я очень люблю тебя.
Он приподнялся на локте и коснулся ее лица.