Без права на жизнь

Рольникайте Мария Григорьевна

Вошла Марите. Едва поздоровавшись, спросила:

— Что, именинницы еще нет?

Оба молчали.

— А я ей, вот, подарок принесла. — Она достала варежки. — Сама связала.

Они продолжали молчать, уставившись каждый в свою тарелку.

— Может, борща похлебаешь? — не поднимая глаз,

спросил Степонас.

Текле поспешила поддержать его:

— Из своей свеклы, у нас тут, за домом, огород.

— Спасибо. Я подожду Гражину, тогда уж вместе.

— Она не придет, — хмуро сказал Степонас.

Текле опять поспешила объяснить:

— Не сможет.

— Неужели… Неужели, — Марите запнулась, — сошлась с кем-нибудь?

— Боже упаси! Но…

Потом Степонас жену упрекал, надо было сказать — да, сошлась. Собираются повенчаться. А на исповеди призналась бы ксендзу, что сказала неправду. Все же лучше, чем выложить правду. Хотя дважды повторил, что ребенка окрестили и что важного господина встретили. Своего, литовца, хотя и в немецкой форме. Вежливый и, видно, добрый. Предложил Гражине хорошую квартиру. Говорила, что они вместе учились.

— Юргис?

— По имени его не назвала. Он сказал, чтобы насчет квартиры зашла к нему на Йогайлос, двадцать один, он там работает. Ходил я, она же целый день в приюте.

Марите оттого, что Гражина не вернула того еврейского ребенка, явно не могла прийти в себя.

— Неужели она не понимает, чем это ей грозит?

— Так ведь дитя крещеное, — попыталась Текле ее защитить.

— Немцам все равно — крещеный, некрещеный. Для них он — еврей. А для того, кто его укрывает, есть одно наказание — виселица. — Она поднялась.

— Пойду.

— Вы только ее не пугайте. Может, Бог милует. Крещеный ведь.

И святое это дело — спасать.

Марите ушла, а они так и сидели, угрюмо молчали.

Наконец Степонас перекрестился и взял в руки ложку.

— Не нравится мне эта девица.

— Подруга она. Не причинит зла.

— Дай Бог. — И принялся есть свой борщ.

14

Текле не рассказала Гражине о приходе Марите. И Марите молчала. Все было как каждый день.

Но однажды, прошло дня три или четыре, тоже вечером, Текле со Степонасом уже собирались лечь спать, в окно постучали.

Это была Гражина. Запыхавшаяся, видно, спешила добежать до комендантского часа, заплаканная, она, войдя, только и смогла выговорить:

— Их забрали… Малыша и эту женщину из гетто. Дворник сказал, что пришли два солдата. С ними был офицер. Литовец, но в немецкой форме… — И протянула им какую-то записку. Степонас, надев очки, прочел:

«При большевиках ты мне оказала услугу. Теперь я спасу твою жизнь».

15

…В лесу Гражина, как обычно, долго стояла над крайней ямой, заросшей травою гуще остальных. Почему-то казалось, что именно у этой расстреляли Ципору, ее мать и маленького Гершеле. Потом бродила по лесу, останавливалась около каждой ямы. Может, именно в эту сбросили ее малыша?

Когда стало смеркаться, она вышла на дорогу, оставив этих немых свидетелей злодеяний в темнеющем лесу. И тоже, как всякий раз, навестила овдовевшую Текле.

А утром привычно спешила к своим малышам…