Без права на...
Шрифт:
У каждого больного на спецу имелась своя история болезни. Время от времени и довольно часто в нее была необходимость вшивать новые листы – как-то справки, листы анализов, постановления суда, дневники наблюдений и многое другое. Поручена была эта работа дежурным медсестрам, но сами понимаете – как бы ни работать, лишь бы не работать. И это дело, в конце - концов, легло на плечи больных. Когда мне начали предлагать подшить то или иное дело я не отказывался и эта работа, происходившая обычно в тихий час или поздно ночью, стала для меня постоянной.
Я стал обладателем информации обо всех больных – об их болезнях, об их жизни, об их преступлениях, но общаться, например, с педофилом стало
Доходило до того, что, подшивая листы с решениями выписных комиссий, я за сутки-двое знал, что ждет человека – выписка или продление срока. В некоторых случаях я приносил эту информацию в отделение и человек уже заранее знал – волноваться ему перед комиссией или быть наплевательски к ней настроенным. Естественно, таки сведения я сообщал людям, полностью заслуживающим доверия, иначе, сдай меня хоть один из них, и моей карьере пришел бы полный и бесповоротный ездец.
Прошивал я дела легко и непринужденно, а дело в том, что, начинаясь листов с двадцати, дело за года превращается в увесистый том, толщиной не уступающий кирпичу. Продырявить такой талмуд медсестре не под силу, поэтому в отделении всегда будет больной, кому эту работу поручат.
Стягивают листы истории болезни четверной или даже восьмерной ниткой, иначе она попросту порвется.
Есть и веселые моменты. Подшиваю как-то к истории болезни письмо больного домой и быстро читаю го. Оно заканчивается скромными и ни к чему не обязывающими словами «Так как я являюсь богом…». Все еще не перестаю удивляться такому.
Некоторые настолько доходили в своем отчаянии, что буквально становились частью койки. Они лежали без движения день и ночь, круглые сутки напролет. Их уже ничего в этой жизни не интересовало – поесть и поспать, вот и вся жизнь. Загонялись до такой степени, что покрывались вшами. Таких больных, не выдержавших однообразия психушки и превратившихся в живых мертвецов, обычно собирали в 8, 9 и 11 дефектных палатах, поближе к туалету, так как они даже помыться толком не могли. О личной гигиене они забыли так же, как о жизни вообще. Такое растительное существование быстро приводило их к полнейшей деградации – как физической, так и умственной, и, выйдя на волю, они уже не могли ни работать, ни ухаживать за собой. Врачи понимали это, и, зная, что и на воле такой «овощ» уже не опасен, выписывали их побыстрее, то есть выписывали именно тех, кому выписка собственно и не нужна.
Другие же больные, не пожелавшие сдаться условиям быта, приводили в порядок свои палаты, развешивали на койках цветные полотенца (единственный разрешенный цветной предмет из материи на спецу), даже разводили цветы. Было умилительно и немного смешно наблюдать, с какой теплотой и заботой эти бывшие насильники и убийцы разводят на окнах в банках из-под майонеза своих питомцев. Обменивались отростками, заказывали отростки санитаркам, приносили отсадки из дома, отращивали в стаканчиках с водой и ухаживали за цветами, как за детьми. В основном любили выращивать ярко цветущие, но в каждой палате был лимон или апельсин, выращенный из семечка. Цветы в отделении были везде, в каждом кабинете, в каждой палате, за исключением наблюдательных и дефективных и туалета. Казалось всю теплоту, еще оставшуюся в зачерствелых сердцах эти люди отдавали цветам. У меня на окне рос лимон. Сам я большой ценитель кактусов, но их не разрешали по причине колючек.
Было весьма занятно наблюдать, как взрослые мужики выстраивались в очередь перед ванной, долго дожидаясь очереди, чтобы помыть своим питомцам листья.
Мне же пришлось заняться цветами, росшими не на подоконнике, а на территории больницы.
У каждого
Но красивая клумба – это еще не самое главное на «Празднике цветов», главное – это поделки из природных материалов, которые тоже оценивает жюри.
За две, за три недели до праздника в отделениях начинается лихорадочная работа – ищут больных, способных к творчеству и готовят панно и поделки. Мы готовим панно из колосков и ваты, из крупы разных оттенков и ягод рябины, делали поделки из коряг и мха. На ура шли человечки из коры и веток. Работы было много, готовились даже по ночам. Наша фантазия при этом совершенно не учитывалась – идеи «приносила на блюдечке» старшая медсестра. Единожды мне удалось пробить свой проект – мы сделали орла из гусиных и куриных перьев и заняли первое место, выиграв телевизор.
Делали целые деревянные замки, лепили из хлеба Шрека, писали маслом пейзажи и натюрморты. Оказалось, что больные, целыми днями умирающие от безделия по своему даже талантливы и способны на многое.
Обидно, что все с таким трудом сделанное после праздника уничтожалось – хранить все это было просто негде, да и любое спец отделение стремится к минимуму в вещах.
Этот праздник, хоть больные и не выпускались на него, вносил оживление в скучную жизнь отделения.
Однажды меня вызвал новый заведующий отделением Мидхат Рустэмович и спросил, пролистав мое дело.
– Учился на программиста?
– Да, – ответил я.
– У меня компьютер не в порядке.
Я присел за допотопный Pentium 100 и покопался в настройках Windows. Настраивать было нечего, так как система сбоила целиком. Я перезагрузился в DOS, запустил инсталляционную версию Windows, подождал, пока она установится, и пожелал Мидхату Рустэмовичу приятной работы.
С тех пор меня постоянно стали звать работать на компьютер, а вскоре слава обо мне дошла и до других отделений Ново-Николаевки, куда меня стали водить с охранником. Дело в том, что больничный программист сидит далеко, на Владивостокской и вызывать его в экстренных случаях было неудобно, по причине долгого ожидания. Я же был всегда под рукой.
Работая на больничном компьютере, я попал в мир актов, законов и приказов по психиатрии, узнал многое из больничной жизни и статистики, разглашать же эту информацию на страницах этой книги я не вправе. Но мне самому стало жутко, я окончательно убедился, что попал в болото, из которого почти невозможно выбраться.
О своем освобождении я узнал за три месяца до него – мне попали документы, в которых находился список больных, готовящихся к выписке. Тут душа моя успокоилась.
То, что я работаю на компьютере, особенно не понравилось чумовому больному Рамилю Кашапову. Он непрерывно испытывал галлюцинации в виде надписей, стоявших у него перед глазами, меня же он начал обвинять в том, что он, Кашапов, абсолютно здоров, а я, подлец, создаю ему эти надписи с помощью компьютера. Я многократно объяснял шизофренику всю глупость его обвинений, но тот не переубеждался и не отходил от своего бреда ни на минуту. В конце – концов, он причислил меня к евреям и заявил, что во всем виноват этот народ.