Без пяти минут взрослые
Шрифт:
— А-а-а, это ты? — протянул он, не выказав никакой радости. — Ну, садись, раз припёрся. Я, как видишь, слёг. В груди колет — не вздохнуть и знобит. Старик тоже второй день не показывается. Дай попить. В кухне на лавке ведро. Мочи нет, как пить хочется.
Леон пил взахлеб, покашливая и дыша с хрипом. Потом в изнеможении откинулся на подушку. Даумант обвёл глазами неуютную, неприбранную комнату.
— У тебя, наверное, температура.
— Не знаю, градусника нет.
— Давай, я затоплю печь и заварю чай, — засуетился Даумант.
— Дрова
Вскоре в печи весело потрескивали поленья. Леон с наслаждением грыз чёрствую горбушку, размачивая её в горячем чае.
— Да, жизнь у тебя не сладкая, брат, — заметил Даумант.
— Ничего, жить можно. Мы вдвоем с батей. Мать ушла к другому. Раз в год приглашает меня в гости. У двери заставляет снять туфли и сразу в ванную комнату — мыть руки. Второй муж у мамаши — врач. У них так стерильно, как в больнице. Даже противно. Когда мать уходила, я плакал. «Потерпи немного, мы получим квартиру побольше — сможешь жить у нас», — так она обещала. Я, дурак, поверил. Часто спрашивал отца, когда она меня заберет. Старик не выдерживал, кричал на меня и шёл за бутылкой. А я больше на улицу: с парнями веселее. Мать получила новую трёхкомнатную квартиру, а вместо меня поселила собаку, большую, как телёнок, с чёрной лохматой шерстью, жутко дорогая, породы ньюфаундленд. Такие на севере утопающих спасают. Странный пёс! Сидит в углу на тёплом мягком одеяле, какого у меня нет и не бывало, пялит на меня свои грустные глаза, кажется, вот-вот заплачет. О чём грустит? Думаю, ему хорошо: тёплое местечко, сытый живот. Не то, что мне — иногда есть что жрать, а когда у старика запой, корки не найдешь.
— А ты матери говорил об этом? Она бы, наверно, взяла тебя к себе!
— Что бы я там стал делать? Собаку караулить? У них со скуки мухи дохнут. И старика жалко. Он всё ещё переживает. Хранит мамино фото в ящике стола, иногда тайком разглядывает.
— У моего тоже запои случаются, — вырвалось у Дауманта.
— Да? — удивился Леон. — Я думал, что у тебя всё о’кей: чемпион по боксу, покоритель сердец. С такой физиономией я бы тоже… Да что там! Шакал есть шакал!
— Ну чего ты? Том пошутил.
— Слушай, что это тебя в «швейники» потянуло? — Леон переменил тему разговора.
— Хочется быстрее встать на ноги, — Даумант сказал только половину правды.
— А от меня учителя просто отделались. Раз, мол, котелок в науке не варит, топай в профтюху. Даже характеристику хорошую дали. Мамаша выбрала это училище. Все уши прожужжала: самое лучшее училище в городе, художественная самодеятельность, эстетическое воспитание, и всё такое прочее. А мне один чёрт: сапожник или портной. Там видно будет. Не понравится — чао. Мой шагает дальше. Глянь-ка, старик, там в кастрюле щей не осталось? Жрать хочется.
Даумант зашел на кухню. На дне кастрюли он обнаружил остатки жидких щей. На столе валялась заплесневелая горбушка
— Слушай, Леон. Я сейчас. Ты только не вставай.
— Мам, что у нас на ужин? — Даумант, запыхавшись, влетел на кухню.
— На плите котлеты и жареная картошка. Возьми сам.
Котлеты источали соблазнительный аромат. Наскоро запихнув всё в миску, и перекусив на ходу краюхой чёрного хлеба, Даумант вернулся к больному товарищу. Леон крепко спал. Даумант закрыл печь, положил рядом с кроватью еду. По дороге домой он думал:
«Как мало мы знаем друг о друге. Этот самый Леон — шут, любитель поиздеваться, подхалим. А почему он такой? Возможно, трудное детство? А, может быть, это маска, и за ней совсем другой человек, с добрым сердцем, обидчивый? А мы — Шакал да Шакал. А что скрывается за шикарной внешностью Тома? Все стараются прикинуться лучше, чем есть на самом деле. Только Байба не как все».
Глава четвертая
Лестница ведет не только вверх, но и вниз
— Девочки! — влетела в мастерскую Даце. — «Огонёк» наш. За победу в осеннем походе и хорошую успеваемость. Мне комсорг Людмила только что сказала.
Право устраивать вечер, или как его называли «огонёк», надо было завоевать. Его получали лучшие группы, победители в социалистическом соревновании или обладатели первых мест в конкурсах и выставках.
— Девочки, каждая должна придумать что-нибудь, или остроумное задание, или игру.
— У брата Дауманта мировые записи.
— Так он и даст нам, — усомнилась Дезия.
— Я поговорю, — пообещала Байба. — А мальчики? Какое училище пригласим?
— Мебельщиков, кого ж ещё?
— Вэфовцев.
— Железнодорожников. У них форма похожа на офицерскую.
— Только не первокурсников. Они слишком зелёные. Когда приглашают, — то краснеют, то бледнеют, — вставила Дезия.
— Столы накроем нашими скатертями и салфетками.
— И украсим композициями из цветов.
— Я могу делать бутерброды и сервировать столы, — добровольно вызвалась Инна.
Подготовка к «огоньку» шла полным ходом. На переменах и в мастерской о нём только и говорили.
— Ты, Байба, должна спеть.
— Я сейчас пою только в ансамбле, — отговаривалась Байба.
— А ты выучи что-нибудь новое из Раймонда Паулса.
— А кто составит программу?
— Какую программу?
— Для «огонька». Всё надо предусмотреть: выступления, игры и всё остальное. Иначе Скуя не разрешит.
— Пусть Байба продумает. Потом обсудим.
— А почему я?
— Ты культорг.
— Давайте пригласим девушек из Грузии.
— Разучим какую-нибудь грузинскую песню.
Всё училище готовилось к ежегодному фестивалю дружбы народов. У каждой группы были друзья в разных городах нашей страны. Художники училища нарисовали и вывесили в вестибюле огромную карту. Из Риги в Москву. Ленинград, Таллин, Вильнюс, Тбилиси, Алма-Ату, в другие города и обратно в Ригу летели письма.