Без работы
Шрифт:
Казанский вокзал — восточный вокзал. Предел края восходящего солнца и утренних красок. Он неразлучен с одетыми (независимо от погоды и времени года) в тонкие черные курточки группами настороженных низкорослых людей — азиатов. Видно, что они прибыли не на международную конференцию по обмену культурными ценностями, а на банальные заработки. Повсеместно звучит их, с огромным количеством следующих друг за другом шипящих согласных, неразборчивая трескотня. Иногда здесь случается встретить седобородых, в расшитых орнаментом тюбетейках и полосатых халатах чудаковатых стариков-аксакалов. На Казанском
Ярославский вокзал — это русский вокзал. От него начинается самая длинная в мире железнодорожная ветка. Она тянется за Уральские горы, через необозримые версты Сибири и, оставив далеко позади путь-дорогу, некогда пройденную Ермаком Тимофеевичем, упирается в океан. Движемся между башен-пилонов под сводами арки, минуя гербастую стену, попадаем в предбанник терема-замка, а потом в зал. Здесь встречаются мужественные, круглощекие богатыри — потомки донских казаков, породнившихся с широкоскулыми ханты и манси. Тут же ждут своего поезда в Зауралье крепкие, но не лишенные стройности женщины с плавными жестами и русыми волосами. Они теряются между прибывшими на электричках резкими черноголовыми горцами из подмосковного Пушкина, китайцами из Новосибирска и другим разношерстным народом.
Несмотря на изящную красоту и неповторимую архитектуру, многие москвичи, да и гости столицы, не жалуют Ярославский вокзал.
Объяснить подобное отношение просто. С девяностых годов чудный терем превратился в пристанище армии бомжей с их неотъемлемыми атрибутами: грязью, заразой, дикостью нравов и вонью. Второе десятилетие здесь обитали быстро сменяющиеся поколения клошаров. По весне многие бомжи, что были здесь осенью, не появлялись уже никогда. Черту между сменой состава бездомных ежегодно проводила зима. Правда, были такие, которые выживали на этом вокзале годами. Это явление — исключение из правил.
Для того чтобы сохранить человеческий облик, живя на вокзале в 2008 году, требовалось расходовать порядка трех сотен рублей в сутки. В эту сумму входили: ночлег — 50 рублей, туалет (одно посещение) — 10 рублей, зарядка мобильного — 20 рублей, стакан кипятку — 10 рублей, вермишель быстрого приготовления, хлеб, колбаса, печенье, чай пакетированный, шаурма — 150 рублей. За сотню можно было принять душ в комнате отдыха на Ленинградском вокзале. Возможно там и постираться, и посушиться, но это уже по величайшему блату, который предоставляла, конечно не безвозмездно, администратор — добрая душа. Ополоснуться, побриться разрешалось и в привокзальной уборной, когда туалет закрывали на технический перерыв.
Незаметно подкрался декабрь. Крючков встретил его на Ярославском вокзале. Вот уже пятые сутки Павел ночевал в его теплом зале на втором этаже. Он делил прокрустово ложе (ряд кресел с обязательными подлокотниками) с ожидающими своего поезда до Благовещенска и Лабытнанги пассажирами и всякого рода бродягами — теми, кто за пятьдесят рублей мог позволить себе теплый зал. Бездомные, у кого не случалось такой небольшой суммы денег, уходили на ночь бог весть куда. Утром они вновь появлялись — опухшие, дурно пахнущие. Когда открывали проход в зал ожиданий, бомжи незаметно просачивались туда, плюхались на сиденья — случалось,
Ночью строгий администратор в сопровождении двух вооруженных дубинками охранников собирал дань с тех, кто не собирался никуда ехать, то есть не имел на руках железнодорожный билет. Одним из таких товарищей был Крючков Павел. Какое-то сходное с помрачением рассудка упрямство заставляло его оставаться в столице. Он продолжал верить в благосклонность фортуны. В самый разгар всемирного кризиса Крючков жаждал получить работу в столице. Его держала Москва. Небольшие средства, которыми располагал Павел, расходовались, но иногда пополнялись. Две тысячи рублей ему одолжил Вася Брусничников, который настоял на встрече.
— Извини, что так получилось, — сказал Вася Павлу. — У нас с женой сложный период. Ничего не могу поделать. Пожалуйста, возьми, — Брусничников протянул Крючкову две тысячи. — Понимаю, их мало. Только больше не могу дать, — виновато произнес Вася.
— Ничего. Хватит на первое время, — ответил Крючков. — Я обязательно тебе их возвращу.
— Да ладно, не беспокойся об этом, — отмахнулся Брусничников. — По-дружески тебя прошу — купи билет и уезжай. Еще немного, и ты превратишься в бродягу.
— Разберемся, — мрачно ответил Крючков. Деньги он взял.
Наш герой пришел к выводу, что маркетологи в данный момент не востребованы. Он изменил резюме. Теперь ему звонили и предлагали попробовать себя на вакансию продавца. Надежда подогревалась ежедневными звонками кадровиков. Каждый день Павел покидал вокзал и ехал на новые собеседования. После подобных визитов он ожидал извещений. Ему не везло. Кандидатура Крючкова по каким-то причинам уступала другим претендентам. Почему так происходило? Как не старался выяснить Павел, никто из кадровиков ему не объяснял.
Крючкова терзало предположение, что его приглашают на собеседования для «показаловки», и он мотается на них почем зря. Интервьюерам было достаточно десяти минут, чтобы обо всем расспросить Павла и все необходимое о нем разузнать.
— Только зря деньги на метро и автобус потратил, — не скрывая досады, высказался на одной из таких встреч Павел. — Можно же было по телефону все эти вопросы задать.
— Нам необходимо оценить внешний вид кандидата, — отреагировала на его замечание проводившая собеседование дама.
— Оценивайте, — с раздражением брякнул Крючков.
Дама пристально оглядела помятого соискателя и, улыбнувшись, сказала, что в течение недели ему сообщат результат.
Странное облако образовалось и уже несколько дней висело над площадью трех вокзалов. Оно росло, наливалось свинцом, грозясь опуститься и раздавить своей тяжестью. Иногда из его чрева раздавался чей-то грохочущий хохот, высовывалась нечто похожее на гигантскую с размытыми очертаниями руку; начинала мести снежная крупа.