Без сна
Шрифт:
Мои ноги стоят на твердой земле.
Я на школьном футбольном поле.
Здесь темно.
Холодно.
Мои руки покрываются гусиной кожей, воздух липкий и влажный, как будто я стою в густом тумане. Видение тянет меня вперёд, заставляя меня ходить, наклоняя меня так, как оно хочет, будто это живое существо.
Я борюсь с каждым шагом, хотя знаю, что уже слишком поздно. Я всё ещё сражаюсь. Потому что я должна. Потому что Сиерра надеется на это.
Потому что я обязана маме и папе, по крайней мере, попробовать.
Сначала я вижу её ноги.
Чётко
Но, направление моего взгляда выбирается не по моей воле, и я скольжу глазами вверх по её телу. Ноги, туловище, плечи. Лицо. Кажется, я задыхаюсь, надеюсь, что моё физическое «я» — нет.
Глаза у неё открыты, пустые и небесно-голубые. Брызги крови на её щеках настолько мелкие, что почти похожи на блёстки. Но ярко-красные ручейки у неё под шеей всё ещё текут из неподвижного тела. Лужа растет, и я смотрю на зияющую дыру на её горле, и из-за этого моё тело содрогается.
Убирайся!
Мне нужно бежать, нужно бежать, но видение ещё не закончилось. Я сосредоточена на остальной части её тела, глядя на другие раны, которые я не заметила сначала. Её рубашка разорвана на животе, и длинная, кровавая царапина украшает кожу. Нож? Ногти? Я не знаю. Её лодыжка скручена под неестественным углом, и её рука покрыта кровью, начиная с кончиков пальцев. Её собственной? Кровью нападавшего? Невозможно догадаться.
Шарлотта.
Голос почти поёт.
Ша-а-а-а-арлотта.
— Шарлотта!
Я дергаю головой, и вдыхаю воздух носом. С тусклым дождем искр, мой физический взгляд медленно возвращается.
— Да, миссис Паттерсон, — говорю я, как только моё горло перестаёт конвульсировать достаточно для того, чтобы я могла говорить. Хрипеть.
— Номер двадцать три, — говорит она, положив руку на свои бедра, её голос напряжён от раздражения.
Сколько раз она звала меня?
Я наклоняю шею, не могу сфокусировать взгляд, и числа плавают на бумаге.
— Сто шестьдесят семь точка, шесть восемь, — говорю я, наконец, отыскав ответ. Я смотрю вверх и встречаю её взгляд, надеясь, что она просто пойдёт дальше. Меня даже не волнует, правильно ли я ответила. Она смотрит на меня некоторое время. Слишком долго? Слишком коротко? Я не знаю.
— Джейк? Двадцать четыре.
Спасибо.
Моё дыхание возвращается в норму, но пальцы всё ещё сжимают край стола так сильно, что костяшки побелели. Я заставляю их расслабиться один за другим, но, когда отдёргиваю руки и кладу их себе на колени, они болят от напряжения.
На лбу выступает холодный пот и улавливает ветерок от кондиционера, заставляя меня дрожать. Пот течет по моему позвоночнику, собираясь под мышками я чувствую себя грязной и измученной, и всё, что я хочу сделать, это пойти домой и поспать.
И принять ибупрофена.
И что-нибудь, что заставит меня забыть.
Еще до того, как я стала лучше блокировать предсказания, вещи, которые я видела, не всегда
Но мои видения довольно цельные. Потому что, если вы сделать ничего, чтобы изменить будущее, а я никогда больше не буду так делать, оно, вероятно, пойдёт по пути предсказания.
Моё сердце ускоряется, когда я пытаюсь вспомнить каждую деталь. Но мне больно вспоминать. Четкое изображение тягучей, густой крови, всё ещё льющейся вокруг её шеи, вызывает у меня тошноту. Это формально не настоящее тело, но, если ничего не изменится, это произойдет.
Прозвенел звонок — пронзительный и резкий — достаточно громкий, чтобы отвлечь меня на крошечную секунду, которая была мне так необходима. Я отворачиваюсь, глубоко вздыхаю, и тошнота проходит.
Я должна уйти отсюда, думаю я, засовывая книги и тетради в рюкзак. Выйду из класса, и со мной всё будет в порядке. Я могу пойти домой. Посплю. Забуду обо всём этом.
Я застегиваю рюкзак и поворачиваюсь к двери в задней части класса, надеясь, что смогу пройти прямо.
Мне становится холодно.
Бетани смеётся и касается плеча своего друга.
Я не думала о её лице в своём видении. Не пыталась её опознать.
Я видела порез. Кровь.
Она жива.
Сейчас.
Но на ней эти бордовые балетки.
Глава 3
— Я дома, — кричу я, входя в дверь.
— Кабинет, — откликается Мама.
Мне становится страшно, когда я приближаюсь к переделанной спальне, где она делает медицинские процедуры, не выходя из дома. Видно ли по моему лицу, насколько я напряжена? Надеюсь, нет. Я не могу с ней поговорить. Только не об этом.
Она не знает, что я могу. Она никогда не узнает.
Я заглядываю в дверь и улыбаюсь, внимательно разглядывая мамины блестящие каштановые волосы, которые ниспадают идеальными волнами — в отличие от моих, которые того же цвета, но завиваются независимо от того, сколько пенки для волос я использую. Она худая и у неё длинные руки, которые тянутся к папке в одну сторону, к красному карандашу в другую, плавные движения, почти как танец, а не ежедневная работа, которой от неё никто не ожидал.
Она выглядит прекрасно, как всегда. Если не замечать инвалидное кресло, можно предположить, что она собирается вскочить и обнять меня.
Но этого не случалось со времени аварии, которая оставила её парализованной.
Когда я отдала жизнь отца взамен жизни тёти.
Я делаю вдох и отталкиваю эту мысль, так же, как делаю это двадцать раз в день. Как минимум. Но сегодня сложнее, после того, как у меня было видение, в которым я не могла справиться. О другой смерти. Это самое худшее. Людям нравится славить героев. Тех, кто спешат, рискуют своей жизнью, чтобы спасти кого-то. И я не говорю, что они этого не заслуживают; они того стоят.