Без срока давности
Шрифт:
— Да ты не волнуйся. Я точно знаю: нарком интереса к твоим опытам с ядами вовсе не утратил. Больше того, он удовлетворен постановкой дела в лаборатории и уверен, что результаты уже не за горами.
— Спасибо за хорошую новость.
— Даже больше тебе скажу, товарищ Берия намерен развернуть эксперименты еще шире. Ты правильно сделал, что не прекратил параллельные испытания сразу по нескольким отравляющим веществам, а лишь сконцентрировал работы на самых перспективных. Кстати, как там движутся дела?
— Да вроде получше, чем с рицином.
— В общем, ты подготовь мне подробную информацию, чтобы я мог доложить наркому об успехах лаборатории при очередной встрече.
—
Могилевский корпел над докладом три ночи подряд. Привел первые показатели, четко обозначил перспективы, указал, какие препараты и когда лаборатория готова предоставить. Видимо, подготовленный и переданный Судоплатову доклад вполне удовлетворил и Берию. Потому что вскоре он вызвал к себе Блохина и куратора лаборатории Филимонова.
— Не кажется ли вам, товарищ Блохин, что пора бы уже позаботиться о новых помещениях для заведения Могилевского?
— Да он вроде бы на размещение не жалуется, товарищ нарком, — ответил за коменданта Филимонов.
— Это хорошо. Но зачем же ждать, когда пожалуется?
— Мы готовы выделить ему под лабораторию еще несколько камер во втором доме, — подал идею комендант.
— Какие камеры? — недовольно поморщился Лаврентий Павлович, изогнув тонкие губы. — Это должны быть медицинские палаты. Товарищ Могилевский совершенно правильно ставит вопрос в своем докладе. И запомните, люди там занимаются серьезными исследованиями, представляющими особую государственную важность. А вы тут говорите про какие-то камеры. Ну и представления же у вас, товарищ Блохин. Никакой интеллигентности. Никакой научности. Я уже не говорю о политическом видении вопроса…
— Виноват. Я все понял, товарищ нарком.
— Вот и хорошо. Тогда выполняйте.
Блохин к тому времени уже больше десятка лет прослужил в своей должности. В ведении коменданта НКВД находились и внутренняя тюрьма, где он считался самым большим начальником. Ее камеры были заполнены как пчелиный улей. Там можно было отыскать специалистов любой профессии. Так что с квалифицированной рабочей силой проблем у него никогда не возникало. Набрать команду строителей из числа заключенных в любом количестве комендант мог в два счета. Если бы не хватило арестантов из внутренней тюрьмы, то по его требованию немедленно привезли бы заключенных из любой другой. ГУЛАГ-то был необъятный, а Блохин — один. И сравниться с его властью в этой империи не смог никто.
По практичному складу характера, да и мужицкой простоте, а больше всего в силу огромного тюремно-командного опыта Блохин никогда долго не рассуждал. Получил задачу — ее надо выполнять. Он сразу же отдал необходимые распоряжения по реконструкции помещений лаборатории, и буквально через несколько дней она преобразилась. Придирчиво осмотрев сделанное, комендант пригласил Могилевского и сотрудников лаборатории принимать работу.
Но ожидаемого эффекта все же не получилось. Могилевский, Муромцев, Григорович придирчиво раскритиковали ремонтников: все равно помещения выглядели по-тюремному. Только Хилов не выразил ни восхищения, ни недовольства.
— Понимаете, — впервые в жизни позволил себе Григорий Моисеевич выступить в качестве оппонента Блохина, — мы же занимаемся серьезнейшими экспериментами, настоящей наукой.
— Ну и что с того? — задетый критическими замечаниями, недовольно прорычал комендант, принимавший упреки только наркома да нескольких его ближайших замов.
— Человек должен ощущать себя в этих стенах так, словно он находится в естественных условиях: дома ли, на работе ли, на приеме у начальства…
— Ладно уж, — помрачнев, прохрипел Блохин. — Тоже мне
В глазах Блохина вспыхнули недобрые огоньки.
— И все же, товарищ Блохин, я настаиваю на том, чтобы приказ наркома был выполнен точно. Зачем нам с вами неприятности? — уже переходя на примирительный тон, заговорил Могилевский. — Комнаты или камеры, как вы их называете, должны выглядеть по-больничному и хорошо просматриваться нашими исследователями. А вот «пациентам» знать об этом вовсе не обязательно. И потом, надеюсь, вы не забыли, товарищ Блохин, что на открытие пообещал зайти к нам сам нарком Лаврентий Павлович Берия. Надо сделать все, чтобы ему у нас понравилось.
Упоминание о Берии немного умерило недовольство коменданта НКВД. Нарком действительно последнее время уж очень пристально следит за лабораторией Могилевского и вполне может посетить эти «палаты». Если ему что-то не понравится, тогда хорошего ждать нечего. Испытывать лишний раз на себе гнев начальства совершенно не к чему. Пожалуй, тут Григорий Моисеевич прав.
— У нас вообще для таких исследований и наблюдений давным-давно в каждой камере «собачники» устроены. Те самые, через которые заключенным выдают баланду. Ну а скрытно — так это можно и через волчок смотреть. Я-то думал, что для тебя этого вполне достаточно. А вам, значит, треба поделикатней, — вздохнул, почесывая квадратный бритый затылок, Блохин. — Ладно, так и быть, подмарафетим еще немного камеры. То есть, тьфу ты, ваши «палаты», лампочки дополнительные вкрутим. Не волнуйся, Григорий Моисеевич! Раз надо, все организуем в самом лучшем виде. Будет для твоих «птичек» не тюрьма, а курорт наподобие Цхалтубо! Окошки под потолком маленькие сделаем, чтобы при ярком свете снизу арестанты ничего не могли заметить. Идет?
— Годится, — согласился Могилевский.
Комендант весело заржал, сотрясаясь всем огромным телом.
Большую комнату на первом этаже углового здания в Варсонофьевском переулке разбили на пять камер-палат, двери которых с увеличенными глазками выходили в просторную приемную с вполне приличной больничной мебелью. Одну из камер сделали герметичной — ее Могилевский все же решил приспособить для испытаний действия ядовитых газов. Начальник лаборатории не оставлял честолюбивых надежд реабилитироваться перед наркомом Берией за обидную неудачу с рицином. Помимо дверей смотровые глазки смонтировали и в стенах, как и обещал Блохин — под самым потолком. Снаружи к ним приходилось подниматься по лестнице. Зато оттуда можно было совершенно незаметно вести наблюдение за «пациентом». Заключенный наблюдателя не видел — прямо в глаза ему бил яркий электрический свет лампочки с направленным металлическим абажуром. Так что присмотреться к находившемуся рядом отверстию было невозможно. Ввели круглосуточное дежурство сотрудников лаборатории. В обязанности дежурных «врачей» входило наблюдение за подопытными, заполнение дневников, ведение специального журнала.
Повторное новоселье состоялось в конце 1940 года. Оно уже не сопровождалось официальной церемонией и «жертвоприношением», как в первый раз. Все произошло буднично, без суеты и лишнего шума. Да и сам Могилевский стал другим. Он уже не переживал, не испытывал озноба, его не пробивала дрожь в коленках. Так, промелькнуло нечто наподобие небольшой горечи в сердце — как-никак заведение предназначалось для уничтожения людей. Но пара стограммовых стопок водки мгновенно сняла и это неприятное ощущение.