Без тебя
Шрифт:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
Примерно через три часа садимся в аэропорту Шарль де Голль, пересадка в Париже, через полтора часа прямой рейс до Нуакшота. Пока Кернилс бегал за мороженым, оставив меня в зале ожидания, я решила почитать о Мавритании. Раньше я как-то полагалась на рассказы моего мавританца. А он разве будет говорить мне неправду о своей стране. Но и я подумала,
Столица Мавритании встретила нас сильным ветром, во рту сразу почувствовался противный привкус песка, правда, было не жарко. Я даже накинула ветровку. Мы спустились по трапу, не сразу поняли, куда идти за багажом, после любезный молодой человек обратился к моему спутнику, показывая куда-то в сторону выцветшего от солнца забора, старого, поросшего какими-то колючками.
Кернилс потянул меня за руку, мы завернули за эту ограду, там под огромным навесом были свалены в кучу сумки и чемоданы. В этой куче рылись наши попутчики, кое-как нам удалось найти наш багаж.
Мы двинулись в зал прилёта. От всей этой суматохи у меня разболелась голова, и мы зашли в аптеку. Тут мой измученный мозг ожидал очередной «сюрприз» — в аптеке работали арабы. А сама аптека была больше похожа на обычный магазин. Очень чистое помещение, специфические запахи отсутствовали. Это была первая странность для меня.
Что здесь происходит? Не поняли мы юмора.
И если спросить, как у нас: «Дайте что-то от головной боли или посоветуйте, что лучше», тебе толком не ответят. Мол, «вот, покупают это средство — может, и поможет, так как его часто берут». Продают лекарства не фармацевты, а продавцы лекарств, которые к фармацевтике ни сном, ни духом. Общаться пришлось через Кернилса и онлайн переводчик. Наверное, это был первый шок: купить обезболивающее оказалось сложнее, чем у нас на вьетнамском рынке — более-менее приличную куртку.
Нас ждёт картина маслом.
В зале прилёта никто и не встречал, Кернилс сказал, что нас ждут у машины. Пока перемещались к парковке, обратила внимание, что женщины здесь одеваются в яркие ткани, используют множество разных украшений, и все, как на подбор, пышнотелые.
Как только мы вышли из здания аэропорта, нас окружили три женщины, две очень полные, явно в возрасте, они держались, я бы сказала, величественно, словно каравеллы на волнах.
О, песенка что-то опять пришла на ум: она прошла, как каравелла по волнам. После жаркого дня. О, какая любовь. Они ко всем так? Или это мне такая честь.
Меня кинулась тискать одна из них: сбитая, невысокого роста, темнокожая, на голове непонятная какая-то чалма. В ярко-зелёной «обёртке» — так тогда про себя называла эту странную одежду. Я думала, что это мама Кернилса, а оказалось, его тётя Бинта — добрейшая, очень приветливая женщина. Вторая женщина тоже полноватая, в такой же одежде, но другого цвета. Стояла, молча рассматривала меня. Я заметила её неодобрительное покачивание головой, укорительный взгляд в сторону моего спутника. И всё же она тоже подошла, крепко обняла, взяв меня за руки, развела их в стороны. Что-то сочувственно сказав второй женщине, опять покачала головой. Посмотрела после на Кернилса и начала очень быстро что-то говорить на французском. Он смущённо поник.
А после ко мне подошла третья женщина. Нет, не так, ей оказалась девушка: худенькая статуэтка по сравнению с остальными, но всё же крупнее меня, заговорила на хорошем английском. Как оказалось, это родная сестра моего мавританца. Она поприветствовала меня, извинилась за не очень радушный приём.
— Меня зовут Нурия! — приветливо тронула мою руку. — Тебя полюбил мой брат! Теперь ты моя сестра!
— Я много не знаю о ваших обычаях, много не понимаю… Не знаю, что мне делать… — я потупила взгляд.
— Мама сказала, что ты очень худая, тебе нельзя замуж выходить, надо поправиться, у нас это почти закон! Я вот тоже не могу жениха найти. Никак не поправляюсь, а таких худых не берут у нас в жёны… Уже скоро старая стану… Мне почти двадцать пять лет! — на глазах Нурии показались слёзы. — Кому я нужна такая…
— А почему ты не хочешь работать и выйти замуж в Европе?! — меня смутило её отчаяние.
— А как же мне уехать?! И куда?! Ты думаешь, так всё просто?! — она сочувственно покачала головой.
В этот момент нас пригласили сесть в машину, я уже была как в тумане. Что значат все эти слова?! В смысле: нельзя уехать?! А как же любовь и так далее… Всё так странно. Ну я же «умная» женщина! Сама выбрала свой путь. Теперь, зажатая огромными телами мамы и тёти Кернилса в машине, которая напоминала мне нашу старенькую ладу. Точно, это был Фиат — итальянская машина. Чувствуя их влажные тела сквозь ткань и противный, кислый запах пота, я думала уже не о свадьбе, а о путях отхода. Впервые после смерти Алекса мой мозг начал работать, как часики. Сквозь тонированные стёкла мало что можно было разглядеть. Кернилс весело болтал с водителем. Оказалось, что это его двоюродный брат, сын тёти Бинты. Об этом мне рассказала Нурия, уже когда приехали. Машина остановилась, и мы вышли фактически на берегу океана.
Вдоль побережья, кстати, очень живописного, теснились домики на скалах и уходящие далеко в воду свайные, деревянные, обмазанные глиной строения. Чистотой тут явно не заморачивались, горы мусора виднелись прямо между этими убогими строениями. Аромат от этих куч был непередаваемый.
С трудом проглотила подкатывающая к горлу тошноту. Кернилс, заметив мой бледный вид, успокоил:
— Ани, мы не будем здесь жить, тут только место, где оставляем машину! — он ласково, ободряюще прикоснулся к моему плечу. Его мать тут же чуть не с тумаками на него кинулась, что-то гневно закричав.
Нурия прикоснулась к моему плечу:
— Не переживай, мама очень консервативна, много не разрешает, но она добрая, любит меня и брата, сейчас немного пройдём, и ты увидишь, как мы живём!
Она взяла меня за руку, широко улыбнулась:
— Пошли!
Дорога впереди делала крутой поворот, мы аккуратно прошли по кромке камней, и передо мной открылся потрясающий вид! Голубая лагуна в обрамлении тёмных, поросших плющом, скал, там было всего несколько свайных домов. К ним тянулись выложенные камнями дорожки.