Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину
Шрифт:
Господи, никогда не забыть мне этого безбрового, на глазах пустеющего лица. Примерно так же смотрел на меня в Хельсинки один мой соотечественник, когда я выронил на асфальт две только что купленных у ночного таксиста бутылки.
Противно затарахтело, точно А. Ф. Дронов потер чьей-то не в меру наглой мордой по горбылям сарайчика. Впрочем, на этот раз я сразу же посмотрел на Марксэна Трансмарсовича и, как всегда, не ошибся. Главный свидетель и очевидец всего того, чему еще предстояло стрястись на белом свете и в нашей с вами несчастной стране, в частности, — хохотал. Самозабвенно,
— Ну… Ну, Тюхин, — вытирая кукольные свои глазищи кончиком хвоста, наконец выговорил он, — ну, Тюхин, на этот раз даже я опростоволосился! Диа фрэнд, вы даже не догадываетесь кто вы такой после этого!..
Я уронил голову на грудь:
— Догадываюсь…
— Да где там! — махнул лапочкой Вовкин-Морковкин. — Вы думаете, что вы — гений человечества, но ведь это не так. Вы не гений, вы куда больше, чем просто гений, вы — Тюхин, друг мой! О, Святая Неадекватность! — ведь вы же все на свете перепутали! Я вас о каком коробочке просил?
Я пожал плечами:
— Ну об этом, с самолетиком.
— Но с каким, с каким, путаник вы несусветный?! Ведь это же, — и тут он показал на коробочек в руке товарища капитана, — это же «Фантом». Товарищ Бесфамильный вздрогнул и уставился на этикетку слепым, ничего не видящим взором своих, теперь уже не ноликов, а крестиков. — Это американский истребитель «Фантом», он же Ф-18. А ведь я вам, Тюхин, говорил про МИГ-29!.. Вы просто открыли не тот ящик стола, дорогой, практически бесценный мой сообщник!..
Я пошатнулся. Я вдруг представил себе мадагаскарскую полуобезьянку с православным крестиком на груди, и ноги мои, бесконечно уставшие от вертикальности позвоночника, тюхинские мои ноженьки, подогнулись и я, подобно Ричарду Ивановичу, пал на колени.
— Да полно, полно, — мягко утешил меня латинолюбивый и лемуроподобный Марксэн Трансмарсович, — а то еще подумаете, что я в претензии. Отнюдь, Тюхин. Все как нельзя лучше. Это, голубчик, самая талантливая, самая плодотворная ошибка в вашей жизни. Вы только взгляните на товарища капитана, Тюхин! Да вы ведь не одну дверь, вы и его перекрестили, крестоносец вы этакий. Большущий крест, Тюхин, поставлен вами на его замечательной карьере.
— Убрать посторонних, — чужим, опустевшим голосом скомандовал мой дорогой крестничек.
Замелькали «демократизаторы» и саперные лопатки. Зазвенела разбитая оптика. Крякая, зачастил правой — ударной — рукой младший подполковник Афедронов.
Вскоре у Рустемова сарайчика остались только свои.
Утомленный товарищ капитан сел прямо на сырую от фиксажа землю. Он вытянул ноги в надраенных до парадного блеска хромачах и снял фуражку. Волос на его голове уже почти не было.
— Профессор, морковки не желаете? — гаснущим голосом спросил он Папу Марксэна. — Эстонская, трофейная… Не хотите? Ну и напрасно, — и товарищ капитан откусил и захрумкал, задумчиво глядя вдаль.
Выдержав характер, мужественный лемур украдкой сглотнул слюну.
— Ну вот, кажется, и все, Тюхин, — грустно сказал он. — Осталось, как в старой хорошей песне, закурить перед дальней дорогой.
— А не присесть? — усомнился я. — По-моему, и в этой песне слова переделали.
— Тогда
И мы с ним присели на завалинке перед сарайчиком. Я вспорол подкладку своей лагерной камилавочки и аккуратно извлек из тайничка последнюю, для него, Вовкина-Морковкина, сбереженную сигареточку. Немигающие глазищи пришельца благодарно засветились.
— Нет, Тюхин, все-таки вы гений в некотором роде, — промурлыкал он. Товарищ капитан, спичек не найдется?
Впавший в транс Бесфамильный кинул ему злополучный коробок.
— Вот так-то оно лучше будет, — сказал Марксэн Трансмарсович и открыл одно вещественное доказательство и, поцокав языком, надел мне на шею другое. — Это вам на память, друг мой, — вздохнув, сказал он. — На долгую-долгую…
— А в том, в другом коробочке, там что — ключ был?
— И как всегда вы угадали, Тюхин. Только не ключ, а ключик. Этакий, знаете, золотой и совершенно сказочный…
И я, Тюхин, понимающе кивнул головой и достал свою позолоченную зажигалочку. Марксэнчик прикурил и глубоко, с наслаждением затянулся.
Смеркалось. Черный как туча, Афедронов говорил с кем-то по рации. До слуха доносились отдельные, рубленые фразы: есть!.. так точно… никак нет… будет исполнено… Отстраненно хрумкая морковкой, товарищ капитан с каждым мигом все заметнее терял лицо. Помимо двух крестиков на сомкнутых веках, на лбу его отчетливо проступил третий…
— Так куда же вы теперь, без ключика?
— Назад, только назад, Тюхин!
— То есть — в Будущее? В чье, в наше?
— Ну нет, — засмеялся Марксэн Трансмарсович, — в этом Королевстве Кривых Душ я уже, с вашего разрешения, побывал. Есть у меня другой маршрутец, поинтересней. Там, Тюхин, ждут меня. А вас ждут?
— Не знаю, — прошептал я. — Кажется…
— Тогда — пора. «Пора, мой друг, пора», — как сказал один настоящий и, обратите внимание, Тюхин, почти такой же глазастый, как мы, лемурийцы, поэт. — Он положил свою игрушечную лапку на мое колено. — Прощаться не будем, Тюхин, тем более — навеки. Даст Бог — свидимся. А сейчас, когда я досчитаю до трех — закройте, на всякий случай, глаза. Для вас лично то, что произойдет, опасности не представляет, и все-таки, Тюхин, на всякий, как говорится, пожарный… Ага! — Марксэн Трансмарсович отщелкнул докуренный до фильтра чинарик. Прямо под ноги шедшему к сарайчику с пистолетом в руке Афедронову. — Вот теперь, Виктуар, — все. Финита ля комедиа. Мужайтесь!..
Приблизившись, Афедронов передернул затвор «тетешника» и, не сказав ни слова, даже не «эхнув», навскидку всадил пулю прямо в крестик на лбу Бесфамильного. Смертельно раненный товарищ капитан вздрогнул. Его рыжие, опаленные моим факелом ресницы взметнулись и разверзлись, открыв вместо глаз два отверстия, одно из которых было замочной скважиной, а другое дырочкой от выпавшего сучка.
— Передайте Даздраперме Венедиктовне, — умирая, прошептал он, — что это я доложил про нее…
— Передам, передам, — поморщился палач Афедронов. И резко повернувшись ко мне этот кровавый мерзавец вдруг заорал: — А ты, ты-то чего здесь делаешь?! Кто фиксировать за тебя будет, — Пушкин, что ли?!