Без Веры...
Шрифт:
Вот такая вот у нас семейка… Аристократия помойки, натурально!
— Долгохонько ходите, Алексей Юрьевич, — встретила меня Фрося в дверях, неодобрительно поджимая губы и даже не думая помогать, хотя бы и формально. Возраст и внешность у неё самые невнятные, и вся она какая-то оплывшая, сырая, неопрятная — притом, что внешнее очень хорошо гармонирует с внутренней сутью.
— И тебе доброго дня, — вяло отозвался я, ставя ранец на пол и переобуваясь в домашние туфли.
— А-а, явился? — фыркнула Люба, выглянув из комнаты и выразительно задержав взгляд на моей побитой физиономии,
Нина, младшая, и вовсе не стала выглядывать, отчего во рту стало кисло. Я… а точнее, моё юное Альтер-Эго сестёр любит, почему-то испытывая перед ними острое чувство вины.
— А, вот оно что, — сообразил я, поймав очередной кусочек воспоминания. Я-Он почему-то винил себя в уходе матери. А далее — снежным комом одно к одному. Озвучивание этой надуманной вины, масло в огонь со стороны отца (из-за пьянства, блядства и рукоприкладства которого и ушла мама) с перекладыванием вины с любимого себя на подставленную выю, ну и своеобразный характер вообще всех «родных человечков», готовых винить в любых проблемах кого угодно, но только не себя!
— Чевой вам, Алексей Юрьевич? — выглянула с кухни служанка. Всей почтительности в ней — именование по имени-отчеству, потому как батюшка так велел. Мой, разумеется. Наследник!
Как это сочетается с перекладыванием вины и фактическим игнорированием сына… А так и сочетается! В прошлой жизни немногим лучше было, до слёз всё знакомо! Не один в один, но ох как знакомо…
— Обед, спрашиваю, скоро? — поинтересовался я, подавив рвущиеся наружу чувства. Служанка, поджав бесформенные губы куриной гузкой, ничего не ответила и удалилась на кухню греметь посудой, выразительно вильнув толстым задом. Память тут же подкинула воспоминание… о случке, наверное. Иначе я это не могу назвать.
Спит мой папаша с Фросей, так вот. Понятно, что у взрослого мужчины есть… потребности, но Фрося?! Впрочем, сильно пьющему коллежскому секретарю [3] в возрасте под пятьдесят сойдёт и такая. И что-то подсказывает мне, что со служанкой он… хм, спаривается только тогда, когда нет денег на проституток. В общем, та ещё парочка — жаба с гадюкой!
Не дождавшись ни обеда, ни ответа, я удалился в крохотную узкую комнату, напоминающую пенал, и как был в форме, так и завалился на застеленную постель. В голове — каша, впереди — ясное понимание приближающегося Апокалипсиса и острое желание шагнуть с крыши.
3
Коллежский секретарь, это десятый класс в Табеле о рангах. Соответствует поручику.
Может быть, удар об асфальт закончится тем, что этот кошмар окажется сном, и я, проснувшись, сяду в своей постели. А потом забуду всё, что снилось, и останется только память, что была какая-то гадость… да и чёрт с ней!
… что-то холодное легло мне на раскалённый лоб, а потом
— Ну-с! — бодро сказала физиономия, обдав запахами лекарств и больных зубов, бесцеремонно вертя мою голову и пристально глядя через очёчки в золочёной оправе равнодушными глазами, — Сколько пальцев?
— Два, — вяло отозвался я, не вполне соображая, — а теперь три.
— Ну, что я могу сказать? — физиономия отпрянула от меня, и я машинально повернул голову вслед.
— Неприятно, разумеется, — с казённым сочувствием продолжил врач, сидя на стуле подле моей постели и отсчитываясь о ситуации стоящему в дверях отцу, — но и ничего страшного. Гимназисты, бывает, от переутомления в обморок прямо в классе падают. А травмы…
Он пожал плечами и заключил равнодушно:
— Ничего страшного. Дети, что вы хотите!
— Так что? — поинтересовался отец, не слишком убедительно показывая голосом озабоченность моим состоянием.
— Недельку пусть отдохнёт, — постановил медик, — записку в гимназию я сейчас же напишу. Где же… а, вижу!
Сев за мой стол у окна, он подвинул чернильницу поближе, проверил перо и быстро набросал записку, вырвав листок из специального блокнота.
— Вот и всё, — медик встал, протягивая записку отцу, — Денька три постельный режим и никаких уроков, а потом можно постепенно вставать.
— Так может, и нечего дома бездельничать? — не к месту оживился отец.
— Ни в коем случае! — заступился за меня медик, — Вы что, нервической горячки хотите?
Он принялся что-то объяснять отцу, поминутно поправляя очки и вставляя в разговор медицинские термины.
— Может, по рюмочке? — предложил Пыжов старший, пытаясь перейти в привычные рамки.
— Хм… — зажевал губами врач, явно напрашиваясь на уговоры.
— Калгановой!? — наступал отец, и медик, так и оставшийся безымянным для меня, удалился в гостиную.
Дверь в комнату так и осталась приоткрытой, и я хорошо слышу голоса, звуки собираемого стола и всю ту суету, что сопровождает появление гостей. Юрий Сергеевич, то бишь папенька, впечатление производить умеет — за что, собственно, и держат на службе. Ну и за происхождение, не без этого…
Подробностей не знаю, но память уверенно подсказывает, что дворяне, особенно потомственные, при поступлении на службу или учёбу вполне официально имеют фору. Да и уволить их с государственной службы не так-то просто!
Скрипнула дверь, и в комнату вошла Фрося, поменяв на лбу вымоченную в уксусе тряпку. За ней, несколько минут спустя, заглянула Люба, и хмыкнув, удалилась прочь, не сказав ни слова. Нина так и не заглянула.
— … в траты батюшку ввёл, — разбудив, укоризненно сказала Фрося, и сжав бесформенные губы в комок, поменяла повязку.
— Вставать мине теперь из-за ево посередь ночи… — услышал я недовольное Фросино ворчание, и служанка, демонстративно шаркая по полу толстыми ногами в старых опорках, удалилась прочь, прикрывая за собой дверь, — Вот ишшо! Тоже, придумали господа!