Без вести...
Шрифт:
Гаремский принял это поручение, как знак высочайшего доверия, не спал много ночей, подбирал самые сильные слова, чтобы выразить немцам свои верноподданнические чувства. После длинного славословия во вступительной части, он перешел к главной мысли, которая, по его мнению, должна была произвести огромное впечатление на немецких офицеров: мол, в борьбе против коммунистов надо увереннее опираться на помощь тех, кого большевики называют изменниками и националистами. В подтверждение этих слов Петр сослался на то, что «Русская освободительная армия», «Украинская повстанческая
Заканчивая речь, он с большим подъемом воскликнул:
— Без помощи народов России германские войска не смогут одержать скорую победу над армией большевиков!
Но, о ужас! Вместо бурных аплодисментов, которых он ожидал в этом месте, Гаремский со страхом ощутил мертвую тишину переполненного зала. Ее нарушил немецкий генерал, руководивший собранием, бросив злую реплику: «Германская армия сильна, и фюрер, предпринимая поход на Восток, не рассчитывал на помощь со стороны низших рас!»
Теперь зал загремел. Это были аплодисменты против Гаремского...
Утром с его плеч сняли шарфюрерские погоны и предъявили обвинение «в подрыве морального духа германских войск».
Он ожидал славу и почести, а очутился в Заксенхаузене. Зато после разгрома гитлеровской Германии Гаремский не упускал случая козырнуть: «Я жертва нацизма, я испытал ад гитлеровских концлагерей!»
Конечно, о своей службе в гестапо он не считал нужным вспоминать...
Иннокентий почти ничего не слышал о прошлом своего шефа, но многое узнал о теперешних грязных делах Гаремского и его коллег. С каждым днем все полнее и полнее раскрывались перед ним истинные цели антисоветской возни солидаристов, приемы и методы их пропагандистской кухни.
Один раз Петр Аркадьевич показал Каргапольцеву толстую бухгалтерскую книгу. В ней в алфавитном порядке были записаны многие сотни адресов советских людей.
— Вот видишь, сколько здесь! — произнес он, похлопывая ладонью по книге.
— Это что, действительно наши люди?
— Чудак ты человек! Только чур, между нами. Почти все эти фамилии взяты из объявлений о разводах, напечатанных в русских областных газетах. — Петр Аркадьевич отвалился на спинку кресла, глубоко затянулся сигаретой. — По этим адресам мы рассылаем наши газеты, брошюры, листовки. Когда понадобится, называем своим покровителям кое-какие фамилии. Говорим, что это наши борцы...
— Скажите, — перебил Иннокентий, — а на самом деле там есть наши люди?
— О них знают только в «закрытом секторе» союза. Дело в том, что многие, кто сочувствовал нам здесь, забыли о нас, вернувшись домой. А мы их все равно еще считаем за своих!
— Значит, вроде мертвых душ Чичикова?
— Если бы не эти души, мы не получали бы ни цента! — сердито отозвался Гаремский.
В другой раз Петр Аркадьевич и Каргапольцев сидели в баре. Возвратясь к разговору, происходившему между ними в кабинете, Гаремский сказал:
— Когда сочиняешь заметку о положении в нашей стране...
— В какой нашей стране?
— В России, — спокойно ответил
— Есть еще один источник получения русских фамилий и адресов — филателистические журналы. Но эти фамилии идут в полцены, — откровенничал Гаремский. — Выдать эти фамилии за своих людей опасно: наши покровители могут разгадать, и все наше благополучие полетит к чертовой бабушке.
— Петр Аркадьевич! А литература доходит до тех, кому она адресована?
— Да, мы получаем ответы. Правда, некоторые наши адресаты оказались коммунистами-фанатиками: отсылают пакеты обратно. Да еще и ругаются. Такое, знаешь, казенное возмущение...
— А разве за переписку с заграницей там теперь не преследуют? — не унимался Иннокентий. Ему хотелось проверить свои сомнения. Гаремский хитро улыбнулся, сделал несколько глотков из кружки и многозначительно ответил:
— Мы прибегаем к небольшой хитрости: на конверты наклеиваются марки и ставятся почтовые штемпели Восточной Германии...
Такие беседы в течение двух месяцев велись изо дня в день. Петр Аркадьевич полностью доверял Каргапольцеву и, будучи по натуре болтливым и хвастливым, раскрывал перед ним всю подноготную Народно-трудового союза, существующего на подачки американской и других разведок.
Иннокентий обстоятельно расспрашивал и внимательно слушал Гаремского. В его отсутствие Каргапольцеву удалось снять фотокопии многих документов, раскрывающих подлую деятельность НТС и его связь с западными разведками. Где-то далеко-далеко в самой глубине его сознания теплилась мысль — наступит день, и все эти материалы будут полезными там, на родине.
Накануне рождества Иннокентий, как и условился с Огарковым, поехал к нему. Легкое пальтишко плохо защищало от пронизывающего сырого ветра, ноги проваливались в жидкую кашицу мокрого снега.
Николай ждал на конечной остановке трамвая. Шли молча. Иннокентий вынул носовой платок, долго вытирал лицо.
— Ну и погода, — произнес он, — ни снег, ни дождь, дрянь какая-то...
— Не ворчи, — отмахнулся Николай. — Сейчас начнешь вспоминать свой Байкал. Осень, мол, у нас солнечная, сухая, а потом сразу мороз, снег... Знаю, не раз слыхивал... На вот, держи пропуск... Едва выпросил у ротного, не хотел давать.
Поднялись в комнату. Николай сразу же принялся накрывать на стол. Вытаскивал нивесть откуда то одно, то другое: колбасу, буженину, шпроты и даже яблоки.
Первым пришел Михаил — широкогрудый мужчина с длинными руками и редкими сальными волосами. Он, точно со старым знакомым, поздоровался с Иннокентием за руку, молча присел к окну.
Вскоре в комнату протиснулся, чуть не задев головой косяк, Федор — длиннолицый, с острым носом и бегающими черными глазами. Он не очень разборчиво назвал свою фамилию, имя и уселся прямо к столу.