Без выбора (автобиографическое повествование)
Шрифт:
Итак, после нескольких лет мотаний по Подмосковью и Прибайкалью решил я, насколько это можно, прочно осесть на «сто первом» километре, то есть в Петушках, поскольку именно там появилась возможность купить по дешевке дом, да еще и с участком не меньше чем двенадцать соток, правда, давно заброшенным. Тысячу дал мне А.Гинзбург из Фонда Солженицына, жена продала единственную свою драгоценность — кольцо с каким-то камнем, и еще помог оригинальный публицист самиздатских времен добрейший Геннадий Михайлович Шиманов. Он же со своими друзьями облегчали нам с женой муторошь с переездом и первым обустройством на новом месте.
Купленный нами дом находился на улице, непроезжей даже после небольшого дождя. Однажды приехавший в гости на своем «Запорожце»
Жену перед тем «внаглую» уволили из НИИ информации по строительно-дорожному машиностроению, где она трудилась редактором. Уволили за обман отдела кадров — не поставила в известность, что беременна. Злой как пес, я поехал туда «разбираться», но наткнулся на такую «непосюстороннюю» уверенность в правильности действий кадровика, что даже забыл обхамить его при расставании.
В Петушках мы оказались без средств к существованию. Дико разросшаяся по участку клубника какого-то особого сорта — то был наш первый заработок. За «двадцатку» сдали однокомнатную квартиру жены в Москве, где я по понятным причинам не имел права жить. Что-то по мелочи подкидывали родители со своих пенсий, пока я мотался по Петушкам в поисках работы. Участковый не помедлил с предупреждением о статье за тунеядство…
Все приемчики по отказу в работе мне были известны. Самый распространенный из них — некий подзаконный акт, согласно которому человека с высшим образованием не разрешалось принимать или разрешалось НЕ принимать на работу малоквалифицированную. Поскольку в действительности тысячи людей с высшим образованием трудились где попало, то, похоже, сия полутайная инструкция была сочинена исключительно для мне подобных. В период моих мытарств по киевскому направлению в 74-м году мне отказали в работе сцепщика подряд на всех станциях от Москвы до Малоярославца. В Балабаново я пытался устроиться в пожарную охрану при известной Балабановской спичечной фабрике. Местный кадровик подписал с радостью, еще бы! Две трети состава «охранников» бывшие уголовники. Но охрана — это же МВД. В Боровске соответствующий «эмвэдэшник» без колебаний наложил на мое заявление резолюцию: «Отказать». На мой вопрос «почему?» ответил торжественно: «Вы не вызываете у нас морального доверия!»
Тут, однако же, и оговорюсь. В какие бы тяжкие ситуации по выживанию я ни попадал в годы моей «свободы», всегда и непременно находился человек, хороший человек, который поступал «вопреки» и спасал меня. Более того, со временем я даже уверовал в то, что, какую бы пакость мне судьба ни подготовила, надо только наткнуться на «хорошего человека», и все устроится.
На той же киевской дороге после дюжины отказов в отчаянии объявился я у начальника кадров, что близ Киевского вокзала. Кто такие начальники кадров солидных ведомств? Известно — бывшие гэбэшники. Таково было, по крайней мере, «общественное мнение» на этот счет. Ничего доброго от этой встречи я не ожидал и разговор начал весьма сердито… Выслушав меня, хмурый мужчина пенсионного возраста спросил: «А на станцию Очаково вы обращались?» — «Но это же Москва! Если меня в Балабаново не взяли…» — «А вы все-таки загляните в Очаково, только на меня не ссылайтесь».
Отделаться от меня решил начальничек — таково было мнение. Но через неделю приехал в Очаково, был принят, проработал успешно полтора года и был ценнейшим помощником составителей поездов, поскольку составители к середине смены, как правило, «насасывались» вина из винных цистерн, и я с удовольствием работал «в одно лицо», что строжайше запрещено, да только составы ждать не могут…
В Петушках я тоже начал поиск работы с железной дороги и вскорости наткнулся на объявление о нужде в осмотрщиках вагонов — есть такая работа, не требующая специального обучения. Начальник петушковского депо охотно подписал заявление и направил меня во Владимир, в отдел кадров дороги.
Напомню, что было мне в том, 76-м году тридцать восемь лет. Правда, в силу какого-то почти физиологического оптимизма чувствовал я себя по меньшей мере на двадцать восемь, то есть так, словно вся жизнь была еще впереди, потому и стиль, и слог теперешних воспоминаний заведомо не соответствует душевному состоянию тех лет, когда все проблемные ситуации, даже порой внешне безысходные, лишь провоцировали энергетику преодоления. Откуда что бралось — теперь уже не вспомнить и не понять. Может быть, писательство, что стало уже привычкой к тому времени, может, оно «оптимизировало» жизневосприятие? Но я же знал, что мне никогда не опубликоваться в СССР. Запад? Да кому я там нужен! К тому же я никогда не был в восторге от своих писаний, потому что был человеком начитанным, то есть умел сравнивать… Каких-либо «политических потеплений» не предвидел и не предчувствовал. Скорее наоборот…
Единственное — дал мне Бог в напарницы жизни женщину, перед жизнью страха не имевшую совершенно, но хочется думать, что я и сам бы… и один… Только кто знает!
В пользу желаемой «самости» свидетельствует ассоциация мытарств в семидесятых с одним эпизодом детства, когда в тринадцать лет я, катаясь на коньках по тончайшему, трехдневному по происхождению байкальскому льду, провалился в сотне метров от берега и не имел ни единого шанса на спасение. Лед попросту крошился под руками. В тяжелейшем овчинном полушубке, в валенках с примороженными для крепости к ним коньками, я тем не менее вопреки всем физическим законам вскарабкался на лед, после даже и простуды не поимев. Единственное подлинное чудо в моей жизни. Оно уместно бы сказать — Господь хранил! Только, как выяснилось, никаких великих дел к свершению мне уготовано не было, и, слава Богу, я к ним никогда и не прицеливался.
Ну, еще, пожалуй, два эпизода из времен «петушинского» бытия.
Родилась дочь, росли долги, а найти работу не удавалось. С первых дней по приезде я встал на учет в комиссии по трудоустройству. Через месяц женщина, что ведала направлениями по заявкам, уже искренно сочувствовала мне и, не дожидаясь очередного моего прихода, отправляла по почте открытку, если где объявлялась вакансия на непрофессиональное вкалывание. Чего там, постоянно требовались слесари, сантехники, столяры, шоферы. Требовались еще сторожа и экспедиторы, что с окладами в шестьдесят рэ, но эти строгоответственные должности были для меня закрыты.
Однажды получил не открытку, как обычно, а письмо. «Леонид Иванович, — писала добрая женщина, — вот это, может Вам подойдет, я звонила, говорят, что несложно. Правда, зарплата всего 70 рублей, но лишь бы зацепиться. Так ведь?»
В городскую больницу требовался «оператор-хлораторщик». Понятия не имел, что это, но тут же помчался в другой конец Петушков, моля Бога об одном: чтоб главврач оказался на месте.
Он оказался. Симпатичный мужик. Как обычно, поведал ему про специфику моей биографии (все равно рано или поздно узнает), сказал — нужда, хоть на грабеж иди. Трудовую мою он даже не раскрыл, положил на середину стола между им и мной. «Давайте так, — говорит, — сначала сходите на место, посмотрите. Думаю, что вы не сможете там работать». «Господи! — отвечаю. — Готов на все, что в пределах моих физических и умственных возможностей!» «Есть еще кое-что третье, — улыбается загадочно. — Сходите. Если решитесь — хоть завтра на работу». Объяснил, как отыскать сие рабочее место, к кому обратиться. А обратиться надо было к некоему дяде Саше, каковой, скорее всего, спит в будке после очередной пьянки.