Без выстрела

Клещенко Анатолий Дмитриевич

И пальцы его беспокойно забегали по лоскутному одеялу, словно искали чего-то.

— Окно бы завесила, Петровна, — хмуро сказал Букет. Дождавшись, когда женщина повесила на вбитые над окном гвозди рыжее байковое одеяло, кривя рот, объяснил:

— Гостей привёл. Не узнаешь… «друга»?

Тот скользнул все еще сонным взглядом по капюшону Семёна, перевел взгляд на Подклёнова.

— Чистодел? Т-ты?

Видимо, визит Подклёнова был довольно неприятной неожиданностью для этого Николы-Чернушника. Букет опять усмехнулся, потом повернулся к матери

хозяина.

— Держи красненькую, Петровна. Принеси пару банок. Можешь не торопиться, — нам потолковать надо.

Женщина безропотно взяла деньги. Скрипнула затворяемая ею дверь, потом брякнула щеколда калитки.

— Будем разговаривать? — прищурив глаза, спросил Подклёнов.

Вопрос явно относился к Букету. Но тот молчал. Кусая губы, сверлил Подклёнова ненавидящим взглядом исподлобья. Семёну показалось, что в присутствии ещё не совсем протрезвившегося приятеля Букет стал чувствовать себя увереннее. Но на Подклёнова это не производило впечатления. В его тоне сквозило откровенное издевательство:

— Чего уши прижал, Паша? Может, прыгнуть хочешь? Попробуй!

Тот сплюнул, ногой подтащил табуретку, сел. Теперь он смотрел на Чернушника тоже в упор, не мигая.

— Пришли спрашивать долю, Никола. Может, ты помнишь, что они ходили с нами на дело? Или мы работали по их наколке? Или мы им должны?

— Какую… долю? — хмуро спросил Чернушник, и снова его ладони заползали по одеялу.

— Спрашивай у них, — движением головы показал на Подклёнова Букет.

— Какую долю?

— Сам знаешь, — коротко бросил Подклёнов.

Чернушник переглянулся с приятелем, задергал углом рта.

— Тебя звали тогда. Говорили, что есть наколка. — Он вдруг подался вперед, бегающие пальцы закостенели, цепляясь за одеяло. — Пасть порву, гад!

Букет демонстративно закинул ногу за ногу, сказал в сторону:

— Он собирается заложить нас, Никола, если мы не поделимся. Меня интересует…

Закуривавший Подклёнов тряхнул спичечным коробком. Не вынимая изо рта папиросы, оборвал:

— Меня интересуют гроши. Где они? — и вычиркнул спичку.

В то же мгновение рука Чернушника скользнула под подушку и, прежде чем Подклёнов успел прикурить, а Семен понять, что происходит, щелкнул предохранитель пистолета. С грохотом уронив табуретку, вскочил Пашка Букет, вырывая из ножен финку.

Никто не сказал ни слова, но сжатые в кулаки руки Подклёнова, не выпуская раздавленного коробка и горящей спички, медленно поползли вверх. То же сделал и Семён, чувствуя, как сопротивляется этому, виснет на сгибах локтей плащ-накидка.

— Ну? — торжествующе звонко спросил Чернушник. Он медлил, наслаждаясь своим могуществом.

Семен, как загипнотизированный, смотрел на пистолет в его волосатом кулаке. Маузер калибра 7,65, как у Фёдора Фёдоровича, директора зверосовхоза.

Сейчас палец придавит спусковой крючок, позволяя спрятаться выступающему шпеньку бойка, и… и… Но ведь курок еще не нажат, а затыльный обрез пистолета совершенно гладок! Шпенёк не выступает!.. Не выступает… Не выступает…

Ещё

не осознав, какая сила толкает его, Семён выбросил вперёд руки, прыгая на Чернушника, прямо на пистолет, уже на прыжке рассчитывая движения. Мелькнуло чёрное отверстие ствола, нажимающий на спуск палец и — он накрыл пистолет ладонью. И, только заламывая державшую оружие руку простейшим из приемов самбо, вспомнил слова Фёдора Фёдоровича: «В данном состоянии это обыкновенная железяка»…

Чернушник рявкнул от боли, выпуская пистолет. Семен ударил противника локтем в челюсть и выпрямился. Оборачиваясь на грохот за спиной и одновременно засылая патрон в ствол, увидел падающего навзничь Пашку Букета — это Подклёнов отшвырнул его ударом ноги.

— Прыгнул, Паша? — спросил он и, покосившись на пистолет Семена, небрежно опустил в карман руку: — Чисто сработано, корешок!

Видимо, он собирался продолжать игру, Подклёнов! Теперь они стояли друг против друг»; словно ожидая чего-то. Потом Подкленов нагнулся, нарочно поворачиваясь к Семену спиной, чтобы продемонстрировать уверенность в безопасности, и поднял за лезвие финку Букета. Её хозяин привстал, опираясь на локти.

— Поднимайся, Паша! — разрешил Подклёнов.

Тот встал и подрагивающими пальцами достал сигарету. Укачивая вывихнутую кисть, сидел на кровати Чернушник.

— Так где гроши, мужики?

Хозяин дома показал глазами на Букета:

— У него.

— Ты же их все заберешь, гад…

— Во всяком случае, я хоть тебя не шлепну. — Вынув из кармана руку, Подклёнов подкинул на ладони «зауэр». — Я, лично! И, по-моему, легче потерять деньги, чем получить пулю.

Букет думал. Наверное, он думал о том, что, заполучив деньги, Васька-Чистодел уедет из Иркутска. Конечно, в этом случае он не донесёт на них с Чернушником — зачем Чистоделу рисковать ни за что полученными деньгами? А вот если не отдать ему денег, отказаться, тогда…

«Как быть тогда? — думал о том же Семён. — С одним Подклёновым можно будет справиться, теперь их силы равны. Нет, он, Семён, много сильнее — может достать оружие в любом людном месте; люди только помогут. Но как поступить, если Букет не отдаст денег, а Подклёнов решится на его убийство и на убийство Чернушника?»

Букет закурил сигарету. Отшвырнув спичку, сказал:

— Твой козырь старше. Гроши спрятаны у меня на хате. Закопаны под крыльцом. Но ты поимей совесть, — закончил он почти умоляюще.

— Я имею совесть, Букет! — жестко, без наигрыша произнес Подклёнов. — Пошли. Сам откопаешь. — Мгновение подумав, он повернулся к глядевшему в пол Чернушнику: — Ты можешь остаться дома, Никола. Ну! — энергичным кивком Подклёнов показал на двери. И, словно подчиняясь ему, предупреждая его желание, двери — как это бывает в сказках — отворились сами.