Без взаимности
Шрифт:
Мой преподаватель тяжело дышит, вздымающаяся грудь натягивает ткань рубашки. Суровые черты его лица преобразились от накала эмоций. Вот он, тот поэт, про которого говорила Эмма. Полный страсти и неуемной энергии. Гениальный. Творящий магию.
У меня по коже рук бегут мурашки и бросает в жар. Пальцем я провожу вверх и вниз по корешку его книги. От ощущения гладкой текстуры под моими прикосновениями в груди наливается что-то тяжелое. От чего я прикусываю губу. Словно улавливая мои действия, в этот момент профессор Абрамс бросает на меня взгляд. Какое-то время мы смотрим друг на друга, после чего оба отворачиваемся.
Пылкая речь профессора Абрамса вызывает всеобщий интерес. Эмма первой начинает задавать вопросы. А кто вдохновляет вас? Чьи стихи и прозу вы читали в детстве и юности? Вы всегда знали, что будете поэтом? Вы каждый день пишете? Он увиливает от каждого, не разглашая ни имен любимых авторов, ни деталей своего писательского ритуала — как назвала его Эмма — и постоянно задавая встречные вопросы.
Я смотрю на профессора во все глаза. Стараюсь замечать всякие мелочи, привычки. Например, он стискивает челюсть, когда ему кто-то докучает. И сдерживает резкий комментарий, когда кто-то, не обратив внимание на его раздражение, продолжает говорить. Всякий раз, когда мой преподаватель сдерживается от грубости, я чувствую уже ставшее привычным тянущее ощущение в районе пупка.
Когда занятие заканчивается, каждый оставляет свою домашнюю работу на столе, и это означает, что мне повезло. Не могу понять, рада ли я или расстроена. Собираю свои зимние вещи, чтобы уйти, как вдруг меня останавливает голос профессора, резкий, как удар хлыста.
— Мисс Робинсон, могу я попросить вас ненадолго задержаться? — он даже не смотрит на меня. Его взгляд направлен на эссе, которые он собирает в стопку.
Аудитория уже опустела, когда я подхожу к широкому деревянному столу, разделяющему нас теперь. Это странно, что я замечаю, как мой преподаватель отличается от самого же себя во время занятия, которое закончилось несколько минут назад? Он больше не суровый профессор. А просто… Томас.
Это возвращение парня из книжного магазина словно впрыскивает в меня порцию озорства и дерзости. Я чувствую себя безрассудной, проказливой и легкомысленной. Улыбнувшись, смотрю на него с самым невинным видом: широко распахнув глаза и слегка приподняв брови.
— Да, профессор?
Но поддаваться на мою уловку он явно не в настроении. Пробежавшись пальцем по стопке эссе, Томас смотрит при этом на меня, и я понимаю, что попалась. В любую секунду он спросит о моем домашнем задании. Сердце пускается вскачь.
— Что ты делаешь в моем классе? — интересуется он, стиснув челюсть. Да, я влипла.
— Что вы имеете в виду?
— Ты явно не поэт, — Томас изучает меня взглядом. — На самом деле, я даже сомневаюсь, любишь ли ты книги. Вот и напрашивается вопрос: что ты делаешь в моем классе?
— Я люблю книги! Я постоянно читаю, — меня бесит, что он видит меня насквозь и что знает: я здесь обманом.
Но разве мне не этого хотелось? Не того, чтобы он заметил меня? Бессмыслица какая-то. В моей реакции на него нет совершенно никакой логики.
— И какую последнюю книгу вы прочитали? — в его вопросе звучит вызов.
Твою. Но я не произношу
— Она называлась… М-м-м, что-то вроде… Забыла название, но что-то про любовь. Э-э-э, влюбленные с детства женятся, и у них появляется куча детей.
— И кто твой любимый автор? Уверен, ты не могла не запомнить такую деталь.
А Томас упрям. Вот только он не в курсе, что я тоже.
— Их много, так сразу и не сосчитать.
Томас опирается ладонями на стол и всем своим крупным телом склоняется надо мной.
— Назови хотя бы одного.
Он теперь так близко, что я вдыхаю его запах. Пьянящее сочетание сигаретного дыма и шоколада превращает мой мозг в кашу. Я делаю шаг назад.
— Знаете, я опаздываю на пару, мне пора, тем более что нужно дойти до другой части кампуса, поэтому…
— Назови имя одного автора, которого любишь, и я тебя отпущу.
Я уже готова сдаться и сбежать отсюда. Но вместо этого выпаливаю:
— Ш-шекспир.
От сильной пульсации вена на шее Томаса кажется живой, будто может в любой момент броситься на меня и выплеснуть бурлящий внутри гнев.
Томас медленно качает головой.
— Попробуй еще раз.
— Мы так не договаривались. Я ведь назвала…
Он поднимает свой длинный указательный палец.
— Один. Всего один автор.
Боже. Я почти издаю стон, пока изучаю суставы его пальца. Палец выглядит так, будто часто держит ручку. Будто, да… творит магию, которая сочится из слов и стихов. Стихов, которые я не могу перестать перечитывать. Интересно, что будет, если Томас случайно ко мне прикоснется. Скорее всего, я умру на месте.
— Вы. Я вас люблю.
Минуточку… что?
Выпучив глаза, я резко зажимаю рот ладонью. Не может быть, чтобы слова вырвались наружу. Кроме Калеба, я это никому не говорила. Хотя тот недопонял подтекст — решил, будто это было сказано по дружбе.
Но сейчас мне нужно пояснить.
— То есть люблю ваши работы. Я…
Томас снова стискивает зубы, но на этот раз выглядит более опасным, потому что у него еще дергается правый глаз.
— Я знаю, что ты здесь лишняя, поскольку тебя нет в официальных списках, так что ты нарушаешь правила. И я хочу, чтобы немедленно прекратила. Больше сюда не приходи.
Меня тянет согласиться, но мысль больше не приходить ужасает гораздо сильнее, нежели регулярно оказываться принимающей стороной гнева Томаса.
— А то что? — интересуюсь я и хватаюсь обеими руками за край стола.
— Тебе не понравится.
— И что именно? Это аудитория, а я студентка. Почему я не могу быть здесь?
Пригвоздив меня взглядом, он еле заметно приподнимает уголок рта в насмешливой улыбке.
— Ты правда веришь, что это сработает?
— О чем вы?
Томас снова наклоняется, и мне невыносимо хочется толкнуть этот стол. Он ощущается скорее разделяющим нас океаном, нежели деревянной поверхностью в несколько десятков сантиметров шириной. От того, что Томас стоит совсем рядом, усиливается громкость всех окружающих нас звуков. Разговоров, смеха, топота чьих-то ног. Словно земля меняет угол наклона, покачиваясь из стороны в сторону, и единственный якорь, удерживающий все окружающее на местах, — это Томас. Как вам такое безумие?